Солдат курил и смотрел на шершавую стену окопа. По ней упорно лез вверх крохотный паучишко. Путь был долгим и непростым, но паучок добрался до цели, исчез за бруствером.
Нефедов выкурил еще сигарету, растер лицо руками, выбрался из окопа и побрел обратно в казарму, цепляясь ногами за камни.
Солнце укрылось в горах. Серебристое озеро стало темно-зеленым.
— Нефедов, поди-ка сюда, — взводный старший лейтенант Чижов стоял возле модуля, широко расставив ноги, и указательным пальцем манил подчиненного.
Солдат приблизился к старшему лейтенанту. Тот подозрительно посмотрел на опухшее лицо и красноватые глаза Нефедова.
— Косячок долбил?
— Нет.
— Не свисти. Зрачок покажи.
Рядовой пальцем оттянул щеку вниз.
Вперед-назад маятником качнулся Чижов. Разочарованно хмыкнул:
— Смотри. Все зубы посчитаю. Ты у меня давно на примете, — взводный для острастки ткнул напряженным пальцем в солдатскую грудь.
Большая алюминиевая пуговица пребольно ужалила своим полукруглым зубом Нефедова.
Солдат развернулся и молча пошел в казарму.
— Постой, — окликнул его опешивший от такой покорности Чижов. — Может, случилось чего? Заболел, или все еще писем нет? Говорят, не пишут тебе?
— Дома все хорошо, товарищ старший лейтенант. Письма часто приходят. Вам неправильно доложили.
В деревне тайны хранить невозможно. Но на расспросы учителей: все ли в порядке дома — Колька Нефедов, взъерошенный и конопатый, не моргнув глазом, лишь заливаясь предательским румянцем во все щеки, отвечал, что все в порядке.
А дома было страшно. Пьяная матерщина отца, звон битой посуды, треск разрываемой материи, топот ног, стулья с задранными вверх ногами и Колька, намертво вцепившийся в мятую штанину отца, защищая мать с крохотным Петькой на руках.
В девятом классе в расстановке семейных сил произошел перелом: Нефедов-средний взял власть в свои руки.
Отец к этому времени окончательно спивался. Он высох, голос стал сиплым, будто ходил отец постоянно простуженным. Но пьяный боевой задор не иссякал. Как-то в очередной раз он поднял руку на жену. В это время в дом вошел Николай. Он подлетел к отцу, схватил его за рубаху и швырнул на пол. Глава семьи бросился на сына, но врезался головой в мальчишеский кулак и вновь впечатался спиной в скрипучие доски.
Нефедов-старший разбросал руки в стороны, захватил пальцами домотканый грубый половик и заплакал пьяными слезами от злобы и бессилия.
Николай ногой потянул ткань на себя, расправляя, и четко произнес, будто отпиленный кругляк одним ударом топора на две части расколол: