Я поверила этим словам и уехала немного успокоенная. Время шло. Регулярно, каждый год, я приезжала к Жаку посмотреть на его успехи. Хотя он и не издавал своего ужасного крика при моем появлении, но раз от разу встречал меня со все большей холодностью. Кажется, мое посещение не доставляло ему никакой радости, несмотря на обещания мсье Роделека. Эти свидания в приемной стали для меня сущей пыткой, путешествие в Санак — мучением. Я была в отчаянии. Жак между тем освоил различные способы общения с нормальными людьми — он мог бы воспользоваться обычным английским письмом, чтобы спросить меня о чем- нибудь, поверить свои мысли, которые естественно должны были приходить ему в голову в присутствии матери. Я сама, без помощи переводчика, читала бы написанное им. Тут же могла бы составлять и ответы из этих больших рельефных букв, которых было много по всему институту,— он читал бы эти ответы на ощупь. По крайней мере, основное мы могли бы сказать друг другу. К несчастью, Жак ни разу не захотел воспользоваться этим способом для разговора со мной. Как и сейчас, он предпочитал пользоваться алфавитом Брайля, а это предполагает присутствие третьего лица в качестве переводчика. В Санаке я ни разу не оставалась наедине со своим сыном — мсье Роделек, вечный мсье Роделек всегда был между нами!
Чем больше Жак взрослел и развивался, тем больше он сознательно не хотел говорить со мной. Что я могла сделать? Ничего... Я чувствовала себя бессильной перед этим притворным волевым воспитателем, который делал вид, что смиренно подчиняется рефлексам несчастного ребенка. Всякий раз, когда Жак был неласков со мной, встревал мсье Роделек и лицемерно распекал его своим сладким голосом: «Послушай, Жак! Это нехорошо!» Затем он поворачивался ко мне и говорил: «Как все очень умные люди, Жак — личность, которую почти невозможно усмирить и к которой я должен приспосабливаться... Это не всегда легко!» Вечно мой бедный мальчик был виноват в своем поведении и никогда — мсье Роделек! Не имея больше сил выносить это, я велела спросить у Жака, когда он сдал второй экзамен на бакалавра — ему было тогда девятнадцать лет,— хочет ли он вернуться домой. Он категорически отказался. Мсье Роделек дал мне понять, что Жаку лучше бы оставаться еще какое-то время в Санаке, где можно сосредоточиться и обдумать книгу, которую он мечтал написать и публикация которой могла бы стать трамплином для его необыкновенной карьеры. Имела ли я право помешать этой карьере? Я уступила в последний раз, с беспокойством ожидая публикации этой книги, которая наконец появилась спустя три года.