— По совести, — с ударением ответил Ивон Роделек,— я уверен в этом!
— В таком случае не могли бы вы высказать суду ваши предположения относительно личности истинного преступника?
— Как я могу? О смерти молодого американца я узнал только из газет — как все.
— Полагаете ли вы, что, несмотря на упорное молчание и отказ отвечать, Жак Вотье вменяем?
— Я уверен в этом. Только какая-то неизвестная нам тайна заставляет его молчать.
— Его интеллектуальные способности, которые вы развивали в течение многих лет, действительно очень высокого уровня?
— Жак — один из самых организованных умов, какие я когда-либо встречал в течение своей долгой жизни.
— Вывод, следовательно, простой: все, что делает Жак Вотье, он делает умышленно. Что вы думаете о его романе «Одинокий»?
— Я о нем такого же хорошего мнения, как и все, кто его прочел без предвзятости, — ответил старик мягко.
— Он написал его один или с чьей-либо помощью?
— Жак написал свою книгу алфавитом Брайля исключительно сам. Моя роль сводилась только к тому, чтобы переписать ее с помощью обычного алфавита.
— Считаете ли вы, что книга отражает подлинные чувства автора?
— Я думаю, что да... Это одна из причин, не позволяющая мне допустить, чтобы человеку, написавшему такие превосходные страницы о милосердии, могла даже на мгновение прийти мысль причинить зло ближнему.
— Среди этих страниц, квалифицируемых свидетелем как «превосходные», — заметил генеральный адвокат,—есть и посвященные собственной семье автора, которые с моральной точки зрения обычному читателю могут показаться довольно сомнительными.
— Я всегда сожалел об этом,— признался Ивон Роделек.— Но мои попытки уговорить Жака исключить некоторые страницы оказались напрасными. Юный автор неизменно отвечал: «Я написал и всегда буду писать только то, что я думаю, иначе я был бы неискренним по отношению к себе самому».
— Суд благодарит вас, мсье Роделек, и считает необходимым отметить, прежде чем вы покинете зал заседаний, важность того благородного дела, которым вы с вашими сотрудниками заняты в тиши института в Санаке.
— Я предпочел бы, господин председатель,— ответил старик угасшим голосом,— никогда не удостаиваться подобной похвалы в таком месте и при таких обстоятельствах.
Сгорбившись и опустив голову, Ивон Роделек направился к выходу. Этот прекрасный человек не сознавал, какое впечатление его спокойные и взвешенные, трогательные в своей искренности показания произвели на суд, присяжных и всех присутствующих.