Двадцать первого августа Андрей Виссарионович вернулся домой пьяным в стельку. Таким Вероника Николаевна не видела мужа давно.
Мать с сыном обедали. Юра взахлеб делился впечатлениями, что ему довелось пережить и увидеть за три дня, проведенные на баррикадах возле Белого дома. Андрей Виссарионович остановился в дверях столовой. Слушал Юру, тяжело дыша, и лицо его наливалось свекольным румянцем. Вдруг он подошел к сыну и со всего размаха влепил ему пощечину. От неожиданности Юра уронил на пол ложку и замолчал на полуслове. Вероника Николаевна обомлела.
— Чему радуешься, щенок? — крикнул Андрей Виссарионович, зло глядя на сына.
Юра стал бледен, только на левой щеке алел отпечаток отцовской ладони. Он молчал, глядя в пол.
— Андрей, — вмешалась мать.
— Заткнись! — рявкнул он на жену и, обращаясь к сыну, повторил: — Чему ты радуешься?!
Юра молчал, но не опускал глаза, смотрел прямо на отца. Алый отпечаток пятерни на его щеке побледнел, щеки порозовели. Он закусил губы и молчал.
— Бестолочи, чанкайшисты! Сами под собой рубите сук! Не понимаете, что вот этого всего у вас уже не будет! Вот этого всего, — широким жестом Андрей Виссарионович обвел рукой столовую, — больше не будет!
— И не надо, — тихо прошептал Юра.
— Что?! — повернулся к нему отец. — Не надо, говоришь? Тебе ничего этого не надо?
Юра упрямо молчал.
Одним бешеным взмахом руки Андрей Виссарионович смел посуду со стола. С жалобным грохотом разбились, упав на плитку, тарелки с бутербродами, чашки, блюдца, тоскливо зазвенели ложки и серебряная сухарница, рассыпаясь в разные стороны, словно разбегаясь от хозяйского гнева.
— Андрей! — ахнула Вероника Николаевна.
— Что, зажрались? Жить по-старому надоело? Валите вон! Новая власть накормит, только рот подставляй!
Хрустя осколками битой посуды, Андрей Виссарионович ушел к себе, хлопнул дверью. Вероника Николаевна сдерживалась, чтобы не расплакаться при сыне. Натянуто улыбнулась, встала из-за стола и стала подбирать осколки. Юра остановил ее:
— Не надо. Пускай лежит. Пусть видит, нам от него ничего не надо.
— Нельзя так говорить, это твой отец.
— Да, и я его люблю не за сервелат из спецзаказа. Пусть не думает, что купил мою любовь. На свое мнение я имею право.
Вероника Николаевна растерянно смотрела на осколки посуды, подумала: и в самом деле, надоело! — и бросила все на пол.
Пусть убирает тот, кто это сделал.
— Идем в кино? — предложил Юра.
Она улыбнулась:
— Идем.
И они поехали в маленький кинотеатр у Никитских ворот. А потом гуляли пешком по бульвару от Никитских до Арбата, и Веронике Николаевне нравилось, что ее сын — такой взрослый, красивый, что на него уже посматривают девушки, — не стыдится гулять под руку со своей мамой.