— В самом деле? — пробормотал Георгий, чувствуя себя неловко.
— Я привыкла доверять мнению сына. Он сходился с людьми только близкими ему по духу.
Георгий покачал головой:
— Надо же… Юра мне тоже нравился, и… М-да, нечего добавить.
Он умолк.
В прихожей хлопнула входная дверь, послышалось шарканье шагов по коридору. Вернулся Малышев-отец. Вероника Николаевна молча прислушивалась к его шагам. Не заглядывая в гостиную, он скрылся в своей комнате, раздраженно хлопнув дверью. Снова стало тихо.
— Он сюда не зайдет, — сказала Вероника Николаевна, успокаивая неизвестно кого, то ли гостя, то ли саму себя.
Не называя имени, негромко заговорила о муже в третьем лице:
— У него всегда был тяжелый характер. Порой жалею, что в молодости не разошлась с ним. Время было такое, человеку с его положением нельзя было разводиться, а я не хотела ломать ему жизнь. Если бы тогда я проявила характер, может быть, все было бы теперь по-другому и Юра сейчас был жив? — И добавила: — Он застрелился из наградного пистолета отца…
Наверное, эта мысль ни на минуту не оставляла несчастную женщину.
— А кто… ваш муж? — спросил Георгий.
Вероника Николаевна смахнула прядь со лба:
— Бывший министр культуры. До девяносто первого года…
Гольцов не сразу соотнес эту дату с вехами современной отечественной истории, но для семьи Малышева она казалась красноречивее любых пояснений.
Девяносто первый год! Август… Горбачев в Фаросе. По телевизору идет балет «Лебединое озеро». Кто-то из жильцов их дома — наверняка молодежь! — выставил на подоконник открытого окна радиоприемник, принципиально настроенный на волну «Голоса Америки», включенный на полную громкость. Весь двор слушает свежие новости, прорывающиеся в эфир сквозь треск и шипение глушилок. Весь мир застыл в ожидании: что происходит сейчас в Москве?
В Москве — три дня великой истории.
Юра со школьным приятелем забежали на несколько минут домой, взять бутерброды. Они перемазаны землей и какой-то машинной смазкой, радостно возбуждены и полны впечатлений.
С порога кричит:
— Мама! На улицах танки! Мы с ребятами помогали строить баррикаду, пришлось разбирать тротуарную плитку.
Она сунула ему в карман куртки кулек с бутербродами.
— Мама, я не приду сегодня ночевать, — сообщает Юра. — Дай мне куртку. Мы будем дежурить на баррикаде.
Она в растерянности всплеснула руками:
— Ни в коем случае! Я сойду с ума, если тебя не будет дома.
— Я же не один! Нас там тысячи!
У Юры горели глаза. Танки на улицах Москвы… Она не стала его останавливать.
Целых три дня — у каждого! — ощущение личной причастности к Истории. У них на глазах происходила гибель империи. Три исторических дня: Ельцин на танке, гибель людей, эйфория победы и радостное ожидание перемен.