Любовь неспешно обернулась, посмотрела на Егора Ильича внимательным, все подмечающим взглядом прищуренных зеленых глаз, в которых прыгали веселые бесенята, и особенным воркующим голосом (таким красивые женщины умеют разговаривать с интересным мужчиной) ответила:
— Она называется «У беды глаза зеленые…».
Завальнюк кивнул, не придумал, что еще спросить, некоторое время постоял, тупо рассматривая картину, и неторопливо двинулся дальше.
— Она вам нравится? — остановила его Любовь.
Шеф запнулся на полушаге, повернулся к жене Арамова и ответил:
— Не могу сказать… Я не разбираюсь.
Любовь молчала, явно ожидая продолжения, и Стасик с отчаянием увидел, что шеф катастрофически не умеет разговаривать с женщинами. Просто англичанин какой-то! Помолчав некоторое время и так и не придумав, что сказать, Егор Ильич снова хотел идти, но стоило ему сделать одно движение, как Любовь тут же снова остановила его:
— Зачем же вы приехали сюда? Скучать?
Стас невольно восхитился ее искусством. Так кошка играет с мышкой: то придержит бархатной лапкой, то отпустит, но стоит мышке сорваться с места и побежать, как снова бархатная лапка подгребает ее к себе, и, уж поверьте, не упустит!
— Нет, мне не скучно, я люблю узнавать что-то новое, — нашелся наконец Егор Ильич, но не успел договорить.
К Любови подвалила парочка западных дипломатов: похожие на однояйцевых близнецов герр и фрау с одинаковыми короткими седыми стрижками, в одинаковых черных брюках и лакированных штиблетах, только у фрау пиджачок в клеточку поярче и покрупнее, а у герра — потусклее и помельче. Они заговорили с Любовью по-французски, и Завальнюк, почувствовав себя лишним, снова сделал движение в сторону. Но Любовь жестом остановила его, представляя швейцарской паре, да так запросто, словно сто лет была с ним знакома:
— Господин Егор Завальнюк, генеральный директор холдинга «Утра»… Господин консул Френтцен с супругой.
Скудных познаний Стаса в языке Дюма и Бальзака не хватило, чтобы понять, о чем они там щебечут. Завальнюк немного пообщался с консулом по-немецки. Вечер, как говорили классики, переставал быть томным.
На Стаса налетел запаренный Тимофей, дрожа мелкой дрожью. Заорал в ухо (за грохотом музыкальных спецэффектов в зале ничего не было слышно):
— Привет! Слышал? Сам Завальнюк приехал!
Нашел кому сообщить. Стас скромно ответил, что в курсе.
— Видел? Где он?
Стас кивком указал траекторию полета: вон треплется с твоей женой.
Тимофей крикнул «Ага!», подлетел к буфету, выпил стакан коньяка и исчез за дверью мужского туалета. Ему требовалась подзарядка. Выглядел художник свежо, как майская роза, с первого взгляда не скажешь, что он всю ночь гасил водку в «Стреле». Поклонники Арамова давно подозревали, что с водки Тима постепенно съезжает на кокаин. Продолжительное житье в Роттердаме человека его склада до добра не доводит.