– Агаше, женщине Медвежьего Мыса, можно будет хорошо отдыхать на берегу, у воды… – указав рукой в сторону реки, сказала Муна.
Агаша посмотрела туда, где на пологом берегу лежали обласы, перевернутые вверх днищами, и лодки, уткнувшиеся высокими носами в приплесок. Поодаль виднелась самоходная баржа. С невысокой дощатой вышки ныряли ребята в воду. С берега доносились визг, смех и плеск воды.
Агашу поразили темно-пепельные глаза Муны, большие, выразительные, и не такие, как обычно у хантыйских женщин. Муна больше походила на русскую, и в то же время в ее лице были черты женщин югов: чуть скуластое лицо, тонкий разрез губ, прямой нос.
В первые годы Советской власти отец Муны прикочевал в Кайтёс и остановился здесь на постоянное местожительство. Отсюда Муна проводила на фронт мужа и четверых сыновей, никто из них не вернулся.
– Сколько тебе лет, Муна? – робко спросила Агаша, когда открыла калитку и вошла в больничную ограду.
– Семьдесят два нынче было, – спокойно ответила Муна.
И Агаша мысленно ахнула: «А ведь на вид ей чуть больше пятидесяти. Конечно, какого черта им тут в глуши делать, знай себе омолаживайся в любое время, Перун ихний всегда под рукой, и больница рядом. А нашей сестре райцентровской, мыкайся-перемыкайся, пока не пронюхаешь про этот потайной Кайтёс».
В уютной больничной приемной была тишина. Агаша растерянно стояла у порога, осматривалась: у круглого столика – четыре кресла с резными ножками наподобие медвежьих лап. На столе лежали газеты, журналы. Стены в приемной обшиты отшлифованными кедровыми тесинами и покрыты прозрачным лаком так, что каждый сучок, слои-извилинки рисунками кажутся.
Муна взяла с тумбочки колокольчик и помахала им. Звон бронзы с серебром был голосом веселой, зовущей птицы. В приемную вошла моложавая женщина средних лет в белом халате, собой миловидная, красивая. Это была врач Русина Перуновна…
Когда Агаша возвращалась к себе домой, шла береговой тропинкой среди цветущей черемухи, ее охватило чувство радости, благоговения перед природой: она почувствовала в себе омоложенную душу.
Весной ночи на юганской земле и Обском Севере коротки: вздремнет живой мир тайги на два-три часа под сизым одеялом ночи – и вот уже пришла новая заря, примчалась румяной молодушкой и сияет радостью на востоке. И что в такой час творится по берегам рек, озер таежных да на беломшаных болотах! И где тут только взять слова, чтобы обо всем поведать. Приходилось ли кому слушать под «музыку» зари лебединую песню? Да видел ли кто, как эти птицы целуются? Конечно, все это видено и слышано не одним человеком. А уж селезень, вечный любовник, как просвистит на бреющем полете резвыми крыльями, как рванется живой молнией над полузатопленными речными островками – и, выкупавшись в алых лучах зари, идет к земле, к зовущему голосу любимой. Рождается новый весенний день в любви, и все живое в любовном порыве отливает новое семя, новое продолжение жизни.