С того самого часа и дня, как Иткар похоронил жену и дочерей под одним могильным холмиком, он потерял ощущение радости; он не знал, ради чего живет, зачем ходит, работает, дышит, чувствовал себя одиноким, старым лосем, который проиграл битву молодым и гордым, и не ему, а им теперь продолжать род сильных. И вот сегодня бесконечное ощущение одиночества вдруг исчезло у него, как первый серебристый иней под лучами солнца в дни бабьего лета.
4
Постучав в дверь, Агаша прислушалась. Посмотрела в огород и покачала головой: «Не пахано, не сеяно уже много лет». Бурьяном все поросло вокруг приземистого дома. Агаша пошаркала подошвами резиновых сапог о половую тряпку, лежавшую на крыльце у дверей. И снова постучала в дверь, но более настойчиво.
– Это я, Федюша, открывай, моя засонечка…
Последние пять лет живет парусный цыган один.
Дети и внуки поразлетелись из родимого дома. Кто к цыганской сухопутной родове прилип, кто, обрусев, живет в Томске, работает на заводе.
В летней цыганской «прихожанке» Агаша села на скамейку у столика с ножками из крестовин, сколоченного когда-то на скорую руку. Она принюхалась: от лежащей у порога сбруи, от седла пахло застарелым дегтем, а от протопленной плиты тянуло кисловатым запахом щей, чеснока.
– Где моя ласточка Агаша летала поутру, с кем и о чем ворковала? – спросил Федор Романович.
– Чирикала и ворковала я нынче с раннего утра. Слетала к Иткару в гостиницу. Говорю это я, толкую ему: Мариана, краса девушка, всю ночь глазоньки не сомкнула опосля того, как ты, Иткар, ушел от нее. Вздыхала, крутилась с боку на бок всю ночь напролет. А под утро с заплаканными глазами поднялась.
– Набуробила Иткару про это аль в самом деле у Марианы душа вещует, ласку и любовь зовет? – расспрашивал старик.
– Кого ж тут, Федюша, буробить-то… В огненном соку девушка кипит. Хоть и слепая, а душа-то зрячая, ночами ласка от мужика нужна. Кровь женская всегда свое затребует…
– Ну-ну, так оно… Что ответил тебе Иткар?
– А он что?.. Лицо раскраснелось, хоть оладьи на щеках пеки, рад-радешенек. По всему видно, жениться хоть сейчас готов. Глаза у него зыркают с блеском, а вот на слова скупой он. Помалкивает про свою любовь к Мариане.
– Ох, душа ты моя Агаша, ласково и красиво про все сказываешь, да только говори про главное: навестит ли Иткар мой цыганский чум?
– Вот-вот подойдет, с минуты на минуту появится…
– И верно скор мужик на ногу! Вон, уже в ограду вошел, – сказал Федор Романович, услышав скрип калитки.
– Я ведь, Федюша, его надоумила разориться на бутылочку коньяка.
Иткар распечатал бутылку. Высыпал из бумажного кулька на стол шоколадные конфеты, купленные специально для Агаши.