- Лариса, что это у вас? Вы плачете?
Ну конечно же, это был он, тот, кто словно дожидался этой минуты! Федор Раскольников. Лариса подняла на Федора заплаканные, несчастные глаза, но встретила не сочувствие, а жестокую злую решимость.
- Бумажку отдайте. Там гадость, - Раскольников отобрал письмо прежде, чем Лариса предприняла жалкую попытку сохранить его.
- Гумилев... Прапорщик, - презрительно прочитал Федор. - Вот так. Вот так...
Письмо, казалось, издало желобный шелест, но уже было обречено. В крепких пальцах моряка оно превратилось в мелкие лепестки бумажных обрывков с бессмысленным узором разорванных слов. Клочки разлетелись над свинцовой водой, вздрагивая, словно мотыльки, погибающие в объятиях петроградской стужи.
От неожиданности у Ларисы даже слезы просохли. Она запоздало схватила Раскольникова за руку.
- Федор! Что вы?... Кто вас просил это делать? Я же даже не прочитала...
- И не надо! Хватит читать, Лариса. Роман в письмах закончен. Здесь - жизнь.
Он изумлял ее своей властной бесцеремонностью, простотой, жесткостью и логичностью. Он был самой жизнью. Лариса даже не заметила, что свои последние слова проговорила, когда Федор сильно и тепло обнимал ее за плечи, а она не смела и не думала возразить.
- Лариса, решайся! - сказал Федор, как-то удивительно по-товарищески и легко преодолев ту церемониальную грань, отделявшую "ты" от "вы" и барышню от женщины. - Этот фат Гумилев не стоит твоего мизинца. Думаешь, я не знаю, кто он такой? Об этом весь Петроград говорит.
В Ларисе проснулась обида.
- А ты? - едко спросила она. - Чего стоишь ты?
- Поставим вопрос иначе. Мы стоим друг друга, Лариса...
Он не договорил и впился в нее жадным колючим поцелуем, словно запечатывая сургучной печатью конверт их отношений, сотканный из кожи и плоти, взамен того, бумажного, разорванного.
Эту ночь Лариса вновь провела в пользовавшейся дурной репутацией гостинице на Гороховой. Утром, когда Федор еще спал, разметавшись на смытых простынях, словно сытый лев, она на цыпочках подошла к окну, достала папиросу и долго не могла зажечь спичку дрожащими руками.
"Что же, Гафиз, мы квиты, - подумала она. - Это тебе за "сладостную" Аню Энгельгардт".
Федор, оказывается, умел не только спать, как лев, но и красться неслышно, подобно опасному хищнику. Он вдруг подхватил ее на руки, смертельно напугав своими неожиданными движениями, и решительно вернул на постель.
- Ларисонька, если ты думаешь, что всего лишь отомстила своему Гумилеву и сейчас уйдешь, то глубоко заблуждаешься, - сказал он насмешливо и почти нежно. - Мы с тобой навсегда. Или, по крайней мере, очень надолго. Возражения есть?