Федор Ильин-Раскольников в последние месяцы сделал стремительную флотскую карьеру - из мичманов в заместители самого наркомвоенмора товарища Троцкого по морским делам, а Ларису теперь следовало именовать "когенмором" - комиссаром Морского генерального штаба. Они шли к вершинам революционной славы рука об руку, а иногда, казалось, она влекла его за собой. По пути Федор устранил некоторое количество контрреволюционных офицеров, "несознательных" офицеров, и просто офицеров: следовало освободить места для "своих". Известных флотских "спецов" Федор без сомнений выбрасывал с флота, а если кто сопротивлялся - всегда наготове был дежурный "букет" обвинений в саботаже и заговоре, а также расстрельная команда. Раскольников понимал: корабли могут гнить на приколе, артиллерия и механизмы - ржаветь без обслуживания, но на нужных местах должны быть нужные люди. Ненужным же полагалось умереть, пока они не стали вредными. Для Ларисы не было секретом, что на лютую расправу с арестованными министрами Временного правительства Шингаревым и Кокошкиным, о которой с ужасом шептался весь Петроград, революционных "братишек-клешников" подбил именно Федор. Порой ей казалось, что, находясь рядом с Раскольниковым, она вдохновляет его на кровавые подвиги во имя революции. Она хотела другой революции, похожей на восторженный полет души, на общее светлое ликование, на радугу после очистительного дождя... Но революция упрямо шаркала грязными клешами по мостовой и плевалась лузгой от семечек в кровавые лужи на расстрельном плацу. Другой, наверное, она быть не могла, и следовало выбирать: с ней или без... нет - против нее! Федор был воплощением этой истинной революции - необузданной, нахрапистой, жестокой, властной и манящей. Уйти от него - значило уйти и от нее. В последние дни, превозмогая отвращение, Лариса все чаще повторяла вслед за Федором: "Контру - в расход!". Но от его предложений "обкататься в деле" всегда отказывалась. Он не настаивал, говорил: "Ничего, привыкнешь, сама попросишь. Это интересно!".
Она уже год не отвечала на письма Гафиза, но в Летний сад все-таки пришла. Был солнечный майский день 1918 года, неяркое северное солнце робко ласкало столицу революции... Но под лучами солнца становилась еще виднее нынешняя "революционная" разруха, которую зимой очень кстати укрывал снег. Город сейчас казался тенью самого себя: трава пробивалась сквозь каменные плиты, зияли чернотой окна-провалы дворцов с выбитыми стеклами, раз и навсегда замолчали фонтаны... Питер пережил и голод, и холод, и разгон Учредительного собрания, и реквизиции, и просто мародерство. Лариса почему-то не могла прогнать навязчивую мысль: "Как хорошо было раньше!". Виной разрушения и запустения она отчасти чувствовала и себя. Хотя, пройдет время, может быть, совсем немного времени, и революция возродит город! Новый, большевистский Петроград будет еще прекраснее прежнего!