Я напрягла память и вспомнила, что в фармакологическом справочнике у Машковского написано, что дигитоксин иногда назначают per rectum, то есть ректально в виде свечей… Ну вот, теперь все понятно. Не было никаких горьких таблеток. Были свечи, которыми подменяли те, что прописал Марии Эрнестовне гинеколог. И что-то мне подсказывало, что подменяла их не Полина, а кто-то другой…
Из комнаты послышалось недовольное кряхтение.
– Ну вот, проснулось наше солнышко! Подождите, я сейчас.
Полина ушла в комнату и через несколько минут вернулась, держа на руках крепкого кареглазого бутуза в памперсах, кофточке, расписанной незабудками, и кокетливом розовом чепчике.
– Вот знакомьтесь, наша Тонечка, наша красуля.
Я, вежливо посюсюкав с дитем, засобиралась уходить, поняв, что бывшая горничная Шадриных ни в каком сговоре с начальником службы безопасности не состояла, а причина ее скоропалительного ухода сидела у нее на руках и гукала, пуская пузыри.
Когда я в коридоре меняла хозяйские тапочки на свои кроссовки, Полина вдруг спросила:
– А как вам молодая жена Антона Зиновьевича показалась?
Я пожала плечами:
– Да вроде ничего, нормальная девушка и очень красивая.
– Ну, хорошо, что так, а я-то вообще думала, что он на Агнессе Николаевне женится.
Я так и застыла с кроссовкой в руке.
– Почему вы так думали?
Полина пересадила тяжеленькую Тонечку на другую руку.
– Агнесса Николаевна – женщина порядочная, культурная, образованная, хозяйка отличная, Вера Дмитриевна ее очень уважает, и к Анюте она как родная относится, да и по возрасту Антону Зиновьевичу подходит. Ну, и притом она же его любит!
Кроссовка выпала из моих рук и глухо стукнулась о коврик. Ну ни фига себе, какой поворот сюжета!
– Почему вы считаете, что она его любит?
Полина поцеловала дитя в налитую щечку.
– Да я несколько раз замечала, как она на него смотрит, когда поблизости никого нет: у нее глаза прямо лучатся. Чего уж тут непонятного…
– Странно, а я этого не замечала!
– А вы приглядитесь внимательнее, когда из семьи никого рядом не будет…
Когда я возвращалась из Технограда в поместье, то в задумчивости на одном из светофоров чуть не врезалась в бампер впереди стоящей «Ауди» и, решив, что так и до беды не далеко, приглядела какую-то полупустую придорожную кафешку, где дальнобойщикам подавали весьма сомнительные салаты и цыплят, жаренных на гриле.
Заняв столик у окна, я заказала бутылочку минеральной воды и кофе-капучино, который был изготовлен тут же при мне путем высыпания в чашку кофейного порошка из пакетика и заливанием его горячей водой из электрочайника. Отхлебывая кофейную бурду, я переваривала полученную информацию. Итак, простодушная Полина считает, что домоправительница была влюблена в Антона Зиновьевича. Возможна ли такая ситуация? В принципе, да. Он мужик весьма харизматичный, несмотря на свой невеликий рост и некрасивую физиономию. Кроме того, я вспомнила, с каким восторгом Агнесса распространялась о его таланте ученого и организатора производства. У нее действительно в те минуты, как справедливо заметила бывшая горничная, лучились глаза. Она ведь не Галина, дитя станицы Светлая (она же Злодейская), которая воспринимала Антона Зиновьевича лишь в качестве богатого папика. Агнесса говорила с ним на одном языке, восхищалась им и служила ему. «Я старалась делать все возможное, чтобы ничего не отвлекало Антона от работы» – это же ее слова. Но почему всевидящая Вера Дмитриевна не заметила тех чувств, которые Агнесса испытывала к ее сыну? Или заметила, но по какой-то причине решила не говорить об этом мне? И теперь такой вопрос: а догадывалась ли об этих чувствах Мария Эрнестовна с ее тонкой поэтической натурой? Вполне возможно, что нет. Такие люди, как правило, более всего заняты своим внутренним миром и мало внимания обращают на чувства окружающих. К тому же Агнесса очень сдержанная особа, которая более всего напоминала мне хорошо воспитанную английскую леди, чья невозмутимость за неделю нашего с ней знакомства «дала течь» лишь дважды. Первый раз после того, как я рассказала ей о «призраке» Марии Эрнестовны. Да и то она тогда сумела сохранить самообладание. Только бледность, только дрожание пальцев и никаких ахов и охов. «Сломалась» она лишь сегодня утром, когда испугалась за Галину. Но как же в таком случае она позволила, чтобы об этой ее «слабости» догадалась Полина? Или, может быть, все дело в том, что прислугу действительно не всегда замечают?