Потом я отыскал и «папуйю», который не просто был без штанов («папуйя бес станов»), но и бил кота («бац-бац мяу-мяу»), которого боялась синьорина. Итак, перед обнаженной девушкой стоял обнаженный мужчина, который копьем колол шкуру зверюги. Я удивился: почему же Альбертино говорил о «папуйе»?
Тогда я посмотрел, как следует: обнаженным мужчиной (Прогресс), который колол зверя (Варварство), чтобы открыть путь даме (Цивилизации), был я.
Подлый бородатый художник должен был дать лицо Прогрессу, и дал мое, так как он четко нарисовал его в тот день углем.
И если уж для изображения Прогресса он выбрал меня, то мог бы подумать и о моей чести. То обстоятельство, что Прогресс ходил абсолютно голым, принесло мне большие неприятности.
— Ты бы мог хотя бы надеть трусы! — с отвращением заметила прелестная хранительница моего гардероба.
Я даже не успел объяснить, что Прогресс в трусах был бы еще смешнее:
— А это что за голая женщина рядом с тобой?
— Цивилизация, — объяснил я.
— Грязная развратница, — заявила она. — Оба вы подлецы!
Вместе с нами была синьора Камилла, наша соседка по дому. Синьора Камилла вслух заметила:
— Неплохо устроились, однако. Кто бы мог подумать?!
— Синьора!.. — возмущенно прервала ее создательница Альбертино. — Что бы вы ответили, если бы я такое сказала о вашем муже?
— Мой муж не разгуливает нагишом по фрескам.
Тем временем Альбертино, гордый своим открытием, делал хорошую рекламу отцовской доблести. Всем входящим в зал людям он показывал сначала Прогресс, потом меня и кричал:
— Папуйя бац-бац мяу-мяу. Папуйя бес станов!
— Очень похож! — восклицали люди. — Великий художник этот Марио!
Дома я обнаружил большой пакет: это был мой портрет, выполненный сангиной.
— Кто это? — спросила создательница Альбертино, внимательно рассмотрев портрет. — Похож на доктора Броджетто. Только очков ему не хватает.
— Это маёзенсик! («это мороженщик») — объявил Альбертино.