Время, однако, шло, и с ним проходили все объяснимые сроки Зиновьева возвращения. Вечерняя служба заканчивалась часов в семь, и потому, как ни крути, к девяти батюшке полагалось быть дома, но…
В десять часов Наталья съела в одиночестве остывшую отбивную.
В одиннадцать она смыла с лица макияж и вынула из ушей серьги.
В двенадцать она распечатала приготовленную к ужину бутылку чинзано, налила безо льда больше полстакана и выпила залпом. С бутылкой в руке она прошла на кухню и в крайнем раздражении съела мужнину порцию свинины.
В половине второго явился отец Зиновий.
– Ми-ир дому сему-у! – услышала матушка из прихожей сгущенный по-поповски голос, и лицо ее исказилось гневом. Нет, не мирными речами собиралась Наталья встретить припозднившегося супруга… но… вид вошедшего отца Зиновия поверг ее в немоту. Скуфейки не было на голове пресвитера – лампу бронзово отразила его просторная босая плешь; подрясник батюшки смотрелся пыльным рубищем, словно им мели улицу. Но даже состояние мужнего подрясника не так потрясло Наталью, как то, что она увидела ниже его подола, – там… там нетвердо переступали обутые в плетеные сандалии ноги отца Зиновия… голые, как у монаха-францисканца!
Зиновий приветствовал Наталью широкой дружественной улыбкой и хотел было еще что-то возгласить, но пресекся, встретив ее испепеляющий взгляд.
– Что такое?.. – улыбка его погасла, зарастая бородой.
– Где твои брюки?! – спросила матушка страшным голосом.
– Что такое?.. – пробормотал Зиновий и посмотрел на свои ноги… Его качнуло…
– Подлец! – в сердцах вскричала Наталья, но он ее словно не услышал.
– Ната… – изумленно прошептал Зиновий. – Где мои брюки?..
– Убирайся! – возопила матушка почти исступленно. – Убирайся с глаз!.. Я тебя ненавижу!
Раз прорвавшись, речь ее полилась бурным потоком. Много сильных фраз и эпитетов досталось от Натальи венчанному ее супругу. Он же, казалось, был всецело поглощен пропажей штанов и бормотал однообразно: «Что такое, Ната?.. Где мои брюки?..» Тем не менее батюшке удалось кое-как избавиться от оставшегося облачения и под шумок прилечь на диване. Через несколько минут, услышав первый раскат его храпа, Наталья поняла, что расточает свое красноречие втуне.
– Ох и подлец! – прошептала матушка.
С минуту она постояла, вглядываясь в бесчувственное мужнее тело, потом тяжело вздохнула, брезгливой щепотью подцепила с пола изгвазданный подрясник, выключила свет и покинула комнату, все гуще наполнявшуюся алкогольными парами.
Прежде чем замочить подрясник в тазу, Наталья вывернула его карманы. В правом она обнаружила Зиновьев серебряный наперсный крест, а в левом – пачку сигарет и две стодолларовые купюры. Сигареты матушка выбросила в помойное ведро, а крест и доллары убрала в секретер и заперла ключиком.