Прошло около четверти часа, пока друзья не созрели наконец для водных процедур. Они уже встали было, чтобы идти к реке, как вдруг их внимание привлекла фигура человека, бредущего по пляжу в сторону ивняка.
– Зина, Зина! – хором закричали Пушкин с Урусовым.
Отец Зиновий одет был в тренировочные штаны и майку, за ворот которой он зачем-то заправил свою пышную бороду. Однако, несмотря на спортивное облачение, выглядел он далеко не бодряком. Услыхав свое имя, Зиновий стал оглядываться на все стороны, хотя кричавшие находились прямо перед ним. Увидев наконец, откуда исходит призыв, батюшка поспешил навстречу товарищам, но по пути ударился плечом об ивовый ствол и отлетел от него со словами: «Господи, помилуй…»
– Что с тобой, падре? – спросил его Пушкин удивленно.
Но Зиновий уже заметил стоящее пиво. Едва поздоровавшись с друзьями, он рухнул на колени, схватил канистру и без спросу запрокинул ее в себя, обливаясь и глотая тяжко и гулко. Только когда закончилось его дыхание, батюшка оторвался от сосуда и поднял на друзей заслезившиеся глаза:
– Спаси Бог! – сказал он с чувством. – Наташка все попрятала: и брюки, и деньги… Иду и думаю: как дальше жить…
Пушкин с Урусовым переглянулись.
– Зина, что это у тебя на голове?
– А?.. Где?.. – Зиновий провел рукой по своей лысине.
– Да вот же. – Саша сковырнул с его темени наклейку от марокканского апельсина.
Осмотрев наклейку батюшка смущенно усмехнулся:
– Наверное, чья-то шутка… – Он погладил голову. – Мы вчера с отцами малость расслабились…
– Это видно, – без улыбки заметил Пушкин. – Ладно, отче, ты давай исцеляйся пивом, а мы пошли купаться.
Зиновий посмотрел на канистру нежно, как любовник, потом на друзей – взглядом, полным расположения:
– Смотри, Семеныч, чтобы Волга из берегов не вышла!
Но даже тучный Пушкин вкупе с Урусовым не способны были вытеснить из берегов великую реку. На покойном и обширном лоне ее хватало простора для них и для сотен других людей, счастливых возможностью приникнуть к ней, как Зиновий к пивной канистре, и даже погрузиться целиком в ее живительные воды. Берег усеян был горожанами и горожанками, истово предававшимися пляжному делу. Особы помоложе принимали на песке порой довольно рискованные позы, приглашая солнце ласкать себя в таких местах, где это позволительно делать только самому близкому любовнику. Облачно-кучевым матронам и тем становились тесны сатиновые границы их целомудрия: лямки сбрасывались с округлых плеч, резинки, объемлющие необъятное, подвертывались все ниже, – и все больше нежнейшего женского филе отдавалось на съедение сверкающему в небе божеству. Более худые и подвижные мужья их загар сочетали с частым купанием: то и дело они с шумом и криками обрушивались в реку и исчезали под водой, чтобы всплыть спустя несколькими метрами, отфыркаться, пригладить волосы и выгрести обратно на берег. Многие мужчины раз за разом повторяли эти рейды, поддергивая трусы и бросая косвенные победные взгляды на сухопутных своих супружниц.