— У вас детей нет?
— Нет и отродясь не было, хотя мы всегда их хотели. На все воля Божья, я так думаю. Ни детей, ни плетей у нас с Томом.
— С Томом? Так, значит, это вы всю ночь Тома звали?
— Очень даже может быть, — спокойно отвечает она. — Даже и спорить не буду. Привыкла, что он ночью рядом. Ну а как иначе. В августе пятьдесят два годочка будет как женаты. Мне уж семьдесят стукнуло. А поженились в восемнадцать. А вашего как зовут? Джоном?
Я раскрываю рот в изумлении, а она заходится сдавленным смехом:
— Ну? Говорила же, что слыхала я вас. Теперь хоть поверили?
Я отвожу взгляд. Уединиться здесь негде. Занавески все время отдернуты. Я закрываю лицо рукой, а крохотное создание придвигается к моему изголовью.
— Ладно вам убиваться, — говорит она. — Я ж не со зла. Его что, в живых уж нет? Очень жалко. Я не хотела вас так расстраивать.
Она и правда не со зла. Больничная сорочка — совсем детская на вид — доходит ей только до колен, и из-под нее торчат тощие голени в синих прожилках. Сорочка выглядит как отбеленный мешок из-под муки с завязочками за шеей, а когда она наклоняется, чтобы прочитать карточку в ногах моей койки, сорочка распахивается, и я вижу обвислые, будто полые ягодицы. Я бы рассмеялась, не вспомни, что на мне самой точно такое же одеяние.
— Миссис Шипли, как я погляжу? — говорит она. — Давайте уж тогда знакомиться. Я миссис Жардин. Эльва Жардин. Там, значит, миссис Доберайнер, я уж вам говорила, ну а та полная дама — это миссис Рейли.
Она наклоняется поближе:
— Видали вы хоть раз в жизни такую толстуху? Ее прикатили на коляске, а в кровать потом аж три санитара грузили. Гормоны, я так полагаю. Вот уж где наказание. Том всегда мне говорил: Эльва, ты как пушинка, хоть бы мяса маленько нарастила. А сейчас я и рада, и плевать я хотела, кто что думает. Вы и сами не худышка, миссис Шипли, но уж с ней-то не сравнить.
— Я вас умоляю, — я и сама не знаю, что говорю, просто очень хочу тишины. — Мне нехорошо. Вы не могли бы оставить меня в покое?
— Ладно, — фыркает она. — Если уж вам так надо.
Оскорбленная, она ретируется, по-прежнему согнувшись почти вдвое. Время идет медленно. Мне удается немного поспать. Иногда я слушаю проезжающие мимо машины. Они всё носятся и носятся по своим делам. И все же они ненастоящие. Это игрушечные машинки, и улица — лишь плод воображения. Все настоящее — здесь. Порой у меня кружится голова, меня тошнит. Медсестра — уже другая — приносит успокоительное. Я погружаюсь в дрему.
— Мама…
Марвин. Неужели уже приехал?
Дорис приболела. Завтра придет. Как ты?