— Она мне не говорила. Ни словом не обмолвилась.
— Может, я лишнего сболтнул…
— Хорошо, что хоть кто-то мне сообщает новости. Мать себя этим не утруждает. Ей и в голову не приходит, что мне может быть интересно.
— Забыла, наверное. Она же…
— Забыла, как же. Не тот случай. Когда она летит, Стивен?
Молчание. Мой внук краснеет и, отвернувшись от меня, принимается разглядывать мои розы.
— Там, в общем, еще не до конца решено, — наконец говорит он.
Я вдруг все понимаю — в том числе и почему Дорис ничего мне не сказала. Они ждут — все зависит от того, как будут развиваться события здесь. Сколько неудобств я им создаю. Когда? Вот каким вопросом они задаются. Я мешаю им строить планы. Неудобство, вот что это такое для них.
Стивен снова склоняется надо мной:
— Может, ты чего хочешь, ба? Принести тебе чего-нибудь?
— Не надо. Мне ничего не нужно.
— Точно?
— Разве что оставь мне пачку сигарет, Стивен, ладно?
— Это запросто. Вот, пожалуйста. Прямо сейчас и угощайся.
— Спасибо.
Он зажигает мне сигарету и довольно нервным движением пододвигает к моему запястью пепельницу, как будто считая, что я огнеопасна. Затем с улыбкой смотрит на меня, и снова меня поражает сходство.
— Ты очень похож на деда, Стивен. Еще б тебе бороду, и был бы вылитый Брэмптон Шипли в молодости.
— Да?
Не очень-то ему это интересно. Он думает, что на это сказать.
— Это комплимент или как?
— Твой дед был очень привлекателен.
— Мать всегда говорила, что я пошел в дядю Нэда.
— Что? Это в ее-то брата? Чушь. Ни капли ты на него непохож. Ты Шипли до мозга костей.
Он смеется:
— Отличная ты у нас старушка.
В его голосе — нежность, и я, пожалуй, была бы довольна, если б помимо нежности в нем не было еще и снисхождения — примерно так же сентиментальные матроны кудахчут над детской коляской: какой прелестный малыш, какое чудо.
— Не дерзи, Стивен. Ты же знаешь, я этого не поощряю.
— А я и не дерзил. Ладно, забудь. Радовалась бы лучше, что я тебя ценю.
— Так уж и ценишь?
— Конечно, — весело отвечает он. — Всегда ценил. Забыла, как ты мне в детстве давала мелочь на леденцы? Мать лопалась от злости, боялась, что разорится на зубных врачах.
Забыла. Я улыбаюсь — несмотря на то что в сердце опять горечь. Для него я бабушка, которая давала ему мелочь на конфетки, вот и все. Что он обо мне знает? Ровным счетом ничего. Все эти непроговоренные годы теперь душат меня, все события, обращенные или не обращенные в слова. Мне хочется рассказать ему. Кто-то должен знать. Вот что я думаю. Хоть кто-то же должен знать об этом.
Только с какого места начать, да и какое ему-то до всего этого дело? Так и испортить все можно. Сейчас он, по крайней мере, помнит обо мне что-то хорошее.