— Ты думаешь, я тебя за этим на целых два года отправил на Восток? Чтобы ты учительствовала в школе из одной комнатки? — закричал он. — Даже не думай, ноги моей дочери там не будет. Никакого преподавания, мисс.
— Мораг Маккаллок работает учительницей, — сказала я. — Дочери священника можно, а мне почему нельзя?
— Всегда подозревал, что у Дугалла Маккаллока мозгов маловато, — сказал отец, — вот тебе и подтверждение.
— Но почему? — негодовала я. — Почему?
Мы стояли у лестницы. Отец схватился обеими руками за стойку перил, как за чье-то горло. Боже, как я боялась этих рук и его самого, но я бы скорее умерла, чем показала ему свой страх.
— Ты считаешь, я позволю тебе поехать в Южную Вачакву и жить в одной комнате Бог знает с кем? Или ходить на эти их танцы, чтоб тебя лапали парни со всех окрестных ферм?
Натянутая, как струна, я стояла на нижней ступеньке в своем длинном зеленом обмундировании, застегнутом на все пуговицы, и смотрела на него яростным взглядом.
— Ты считаешь, я бы это допустила? Почему ты так плохо обо мне думаешь?
Его руки ходуном ходили по гладкому позолоченному дереву стойки.
— Что ты знаешь о жизни, — произнес он еле слышно. — У мужчин ужасные помыслы.
Я не задалась тогда вопросом, почему он заговорил про помыслы, а не поступки. Только сейчас, вспоминая, задумалась. Если бы он повел себя как всегда, то есть провозгласил непреложный закон тоном, не терпящим возражений, я бы разозлилась, но на этом бы все и закончилось. Но он поступил не так. Взял меня за руку. Да так, что на секунду мои пальцы пронзила боль.
— Останься, — сказал он.
Наверное, из-за этой боли я и сделала то, что сделала. Я отдернула руку, как будто дотронулась до раскаленной плиты. Он не промолвил ни слова. Повернулся и вышел во двор, где Мэтт объяснял извозчику, что делать с черным чемоданом с надписью «Мисс А. Карри».
Я знала: надо пойти за ним, сказать, что это была минутная слабость и я не хотела его обидеть. Но я не двинулась с места. Просто стояла у лестницы и смотрела на картину в коричневой рамке — стальную гравюру с изображением овец и надписью: «С тихим блеяньем бредет через поле усталое стадо»[5].
Я не поехала учить детей. Я осталась и стала заниматься его счетами, а также изображать радушную хозяйку, вести вежливые непринужденные беседы с его гостями — одним словом, делать все, что он от меня хотел, ибо я осознавала (иногда со злостью, иногда с отчаяньем), что верну ему долг, чего бы мне это ни стоило. Но когда он приводил в дом женихов для меня, многих из них я удостаивала лишь презрительным взглядом.