— Вести себя по-другому, только и всего.
— Я, может, тоже хочу, чтоб ты вела себя по-другому.
— Я так не позорюсь.
— Да уж, ты у нас, мать твою, почтенная дама, не поспоришь.
Так, за склоками и перебранками, ушли, как вода в песок, двадцать четыре года нашей совместной жизни.
Несмотря на все это, когда он поворачивался ко мне ночами и я видела живот и бедра, поросшие черными волосами, я молчала, но сама ждала его, и в этой тьме он мог свободно скользить и плавать во мне, словно угорь в пруду. Иногда, когда мы не ругались днем, он извинялся после — за беспокойство, как будто бы это порок, который отличал его от культурных людей точно так же, как и неграмотная речь.
— Послушай, Брэм.
Я слышу щелчок — и вдруг уже стою на свету. Я чувствую себя совершенно голой и неприкрытой. Что происходит? Где я?
— Снимок сделан, — сообщает мне доктор. — Вы свободны.
Вот оно что. Тут исследуют мой желудок, а не сердце и душу. Доктор производит впечатление мягкого человека — совсем не таким я его представляла. В дверях стоит Дорис: медсестра дает ей указания, та серьезно кивает.
— Сегодня дайте ей слабительное. От бария бывают запоры.
— А когда будет готово?
— Мы передадим снимки доктору Корби. Он вам сообщит.
— Ой, спасибо вам, — растроганно говорит Дорис, должно быть, моля Бога, чтобы изображение моих внутренностей изобиловало свидетельствами какой-нибудь неизлечимой хвори, лучше всего заразной, чтобы доктор Корби сказал: «Дом престарелых — однозначно, немедленно!» Но когда доктор выдает заключение, они оба секретничают, как заговорщики, и смотрят на меня, потупив взор. Даже Марвин, всегда донельзя конкретный, говорит размытыми, как земля после дождя, фразами.
— В общем, мама, он считает, тебе нужен профессиональный уход. Сказал, на данный момент лучший выход — дом престарелых.
— На данный момент? А потом что? Он сказал, я смогу вернуться домой позже?
— Нет, такого он не говорил…
— Так что именно он сказал, Марвин? Что со мной? В чем дело? Что вы от меня скрываете?
Он достает из холодильника пиво и намеренно долго наливает его в бокал. Марвин очень медленно думает. Он никогда не умел мгновенно выкручиваться из неудобных ситуаций, как Джон. Наконец он что-то придумал, и, по всей видимости, идея кажется ему гениальной.
— Ну, в общем, серьезных органических изменений нет, — говорит он, довольный удачно подобранным словечком. — Доктор Корби просто считает, что будет лучше, если у тебя будет должный уход и все такое.
— Марвин, что со мной?
— Думаю, ничего особенного, — мямлит он. — Годы свое берут, вот и все.