Кухня у нас была огромная, а дровяная плита — размером с большую печь. Стол укрывала клеенчатая скатерть: когда-то она была в бело-синюю клеточку, но усилиями Клары, да и не без моей помощи, рисунок давно стерся. Неподалеку стоял таз, в котором все умывались, а вот менять воду никто и не думал, так что если эта серая мыльная пена попадалась мне на глаза, пока я накрывала на стол, есть мне уже не хотелось. Раздавая им тарелки (прежде чем поесть самой, я кормила всю эту ораву) и наблюдая, как они уплетают на завтрак жареную картошку и яблочный пирог, я ни разу не выдала себя, хотя внутри негодовала: подумать только, Агарь Карри прислуживает каким-то полукровкам и неудачникам-галичанам. Но особенно меня мутило, когда я слушала, как Брэм плетет паутину своих сказок, и дело тут даже не в том, что он говорил, а в том, как он выставлял себя на посмешище.
Насоса на кухне никогда не было, хотя провести воду от дождевой бочки труда не составляло. Не было и раковины. Казалось бы, хотя бы одно из этих удобств он мог бы осилить, — но нет. После сбора урожая Брэм пропадал на долгие недели — поминай как звали. То стрелял уток на болотах, то попивал винцо со спиртом в компании Чарли Бина в каких-нибудь Богом забытых трущобах. Возвращаясь посреди ночи, эта неразлучная парочка во все горло распевала: «Дорогая Нелли Грэй, возвращайся поскорей…»
Они шли прямиком в сарай, зная, что на мое радушие рассчитывать не стоит. Меня всегда мучил вопрос — кто мог его видеть в городе и что он мог натворить. Вряд ли он был повинен во всем, что я себе напредставляла в мельчайших подробностях. Иногда до меня доходили слухи; бывало и так, что мои опасения оправдывались.
— Маунти сделал отцу выговор, — поведал мне однажды Марвин.
— За что? Что он опять натворил?
Марвин, ему тогда было лет восемь-девять, нервно усмехнулся и просветил меня — без спешки, сообщая новости по частям.
— Сказал, еще раз отец так сделает, он его в тюрьму посадит.
— Так что, что он сделал-то?
— Справил нужду, это Маунти так сказал, на крыльце магазина Карри.
Как я орала в тот вечер на Брэма — не было бранного слова, которым я его не назвала.
— Черт побери, — защищался он, — поздно же было, Агарь, и ни одной живой души вокруг.
— Отцовский магазин — это не случайность. Кто тебя видел?
— Откуда мне знать? Я, знаешь ли, это делаю не для зрителей. Угомонись, Агарь. Хорош буянить. Всё, извини. Проехали.
— Думаешь, извинился — и все отлично? Так вот, извинениями делу не поможешь.
— Ну что тебе еще надо, женщина? Что мне сделать — на колени встать?