Вот сюда в августе 1728 года и прибыл опальный Алексашка с остатками своего злосчастного семейства.
Сначала их держали в городской тюрьме, потом дали разрешение построить дом. Воевода Боровский относился к ссыльным тепло, даже отечески, и не раз благодарил Александр Данилович его за доброе отношение. Вспоминая, что в Тобольске люди вдруг начали швырять в ссыльных камнями — просто так, «по доброте душевной», — Меншиков крикнул тогда: «Бейте меня одного! Пощадите женщин!» Конвойные, пораженные его мужеством, разогнали толпу, но не раз рассказывали потом об этом случае. Дошел слух и до Боровского, он проникся великим уважением к Меншикову. И окончательно это уважение утвердилось после того, как бывший светлейший князь и генералиссимус почти в одиночку построил дом для своей семьи, собственноручно работая пилой и рубанком. Потом Александр Данилыч захотел поставить в Березове, на высоком берегу Сосьвы, новую церковь. Здесь все сделать сам он не мог — пришлось выкладывать деньги — из тех десяти рублей, что имела семья на пропитание в день. Помогали десять слуг, которых удалось сохранить, ну а в найме работали местные. В ту пору одна местная колдунья, шаманка (на местном наречии она называлась «тудин»), то ли со зла против чужой веры в единого и самого могущественного Бога, то ли тоже по некоей непостижимой «доброте», нагадала Александру Даниловичу смерть в тот день, когда церковь будет окончена. Но пророчество его не остановило и не заставило затягивать работу. Может быть, не слишком поверил он шаманке, а может быть, причиной явилась та покорность судьбе, которой бывший временщик с некоторых пор исполнился и которая стала отныне основой его существования.
Меншиков беспрестанно читал теперь Библию, к которой были приложены также «Слова» Симеона-Богослова (книга была ему оставлена среди немногого имущества), и особенно часто старая книга открывалась теперь на той странице, где было написано: «Бог наш всеблагий оставил сильных, мудрых и богатых мира и избрал немощных, не мудрых и бедных по великой и неизреченной благости своей…»
И Меншиков, который стал теперь и беден, и мудр, размышлял: «Ежели так все, как речет святой Симеон-Богослов, то мы причислены к числу избранных, раз Господь, возведший меня на высоту суетного величия человеческого, низвел меня в мое первобытное состояние? О, все мы ищем Божий промысел в напасти, человеками содеянной, уверяя себя, что эти твари ниже нас и есть не более как дым и тени». И следующей мыслью было — значит, и враги его были орудие Божие? И он наивно приходил к выводу, что сие — истинно. И Алексашка усмехался: они и не помышляют о подобном, они считают, что вольны в своих деяниях. Они удавились бы с досады, проведав, что он, Алексашка, пусть поверженный, все же не намерен обращаться с мольбами о пощаде к победителям, а в неволе своей даже наслаждается свободою духа, которой не знал, когда правил делами государства в пору многоядения и многопития.