Глава двадцать шестая
Генерал Дима и его команда
— Я собрал вас, господа, чтобы сообщить вам… — с особой важностью в голосе начал Палисадов.
— Пренеприятное известие? — криво ухмыляясь и сильно грассируя, перебил его толстенький, круглый Еремей Неваляшкин, сын знаменитого советского режиссера и внук генерала КГБ.
— Прекрати, Неваляшка, — проворчал Лев Барский, сморщившись от этой шутки, как от зубной боли. — Вечно ты встреваешь со своими глупыми банальностями.
Неваляшкин надменно скрестил руки на груди и отвернулся. Его маленькие свиные, но очень умные глазки ничего не выражали. На самом деле он ужасно обиделся на Барского и за «Неваляшку», и за «банальности». Но виду не подавал.
Еремей Неваляшкин внешне был неприятный мужчина и знал об этом. В Неваляшкине жили не одна, а сто, двести, триста мужских воль. Рыхлый, нескладный, косноязычный Неваляшкин был необыкновенно сконцентрированным на главной жизненной задаче человеком. Это был Наполеон по природе.
Неваляшкин был гораздо умнее Барского, своего однокурсника по МГУ. Только Барский об этом не знал, как не догадываются о превосходстве чужого ума именно не самые умные, но бесконечно влюбленные в себя люди.
Впрочем, Неваляшкин тоже обожал себя безгранично. Но не себя нынешнего (он называл это «я-ближний»), а себя будущего, «я-дальнего». Этот «я-дальний» был его главной жизненной целью, ради которой Неваляшкин перешагнул бы через сотни, тысячи, миллионы людей.
Уже в раннем детстве он обнаружил в себе неприятное свойство постоянно на всех обижаться и ничего никому не прощать. Будучи поначалу мальчиком добрым, воспитанным на романтических папиных фильмах о русских революционерах и дедушкиных рассказах о Дзержинском, Еремей сперва ужасно переживал из-за этой своей черты и пытался от нее избавиться. Но тщетно. Стоило маме дать ему по попе или папе назвать его «негодным мальчишкой» за опрокинутую на папин стол чернильницу, как он уже ненавидел обоих. Именно ненавидел, так сильно было чувство обиды. Потом оно, конечно, стихало. Но память о всех — без исключения! — обидах оставалась в нем навсегда. Разбуди Неваляшкина ночью, попроси сказать, за что и на кого он был обижен вечером 13 февраля 19… года, и он ответил бы не задумываясь.
Все обиды он делил на маленькие, большие и страшные. Первая страшная обида была нанесена ему, когда его впервые выпустили во двор без няни. Он вышел на крыльцо своего ведомственного дома в новых черных шортиках, надетых поверх белых колготочек, в белой рубашечке и черной же, специально для этого самостоятельного выхода купленной в ГУМе матросской бескозырке с лентами, на которой было написано «Отважный». Игравшие в песочнице мальчики ласково позвали его к себе, а когда он подошел, предложили откусить от песчаного куличика, делая при этом вид, что и сами откусывают и что это необыкновенно вкусно. Еремей и откусил, а потом долго под общий смех выплевывал песок и горько плакал.