— Сколько?
— Это все, что я могу тебе дать. С самого начала в твоей судьбе было что-то противное естественному порядку вещей. Каждый человек — Божий замысел, но в твой замысел вмешалась какая-то другая воля. Ты пытаешься ускользнуть от судьбы, Джон. Ты пытаешься убедить себя, что распоряжаешься собой, но в глубине души — да, в глубине своей еще не проснувшейся души — ты чувствуешь, что это не так. Ты спишь, но уже ворочаешься во сне. Просыпайся, Джон! Просыпайся и обратись с мольбой к Создателю! Пусть Он укажет тебе путь к твоему месту на земле.
— Где могила моей матери?
— Слава Богу! — воскликнул старец и порывисто обнял Джона. — И молитвы не потребовалось! Или кто-то крепко молится за тебя. Очень крепко за тебя молится!
Глава восьмая
«Поворотись-ка, сынку!»
Джона разбудил солнечный луч, пробившийся из-за неплотно задернутых ситцевых занавесок. Половинкин зевнул, сладко потянулся, даже губами почмокал, как в детстве, открыл глаза и обнаружил себя на диванчике в кабинете Петра Ивановича. Он спал в кабинете один. Ему стало неловко от мысли, что ему отвели отдельную комнату. Как же разместились на ночь все остальные обитатели чикомасовского гнезда?
Надев джинсы и кроссовки, кем-то уже тщательно вычищенные и вымытые, он вошел в гостиную. Тихон Иванович сидел в кресле под красным торшером.
— Утро доброе! Как спалось?
— О’кей! — весело отвечал Джон.
Из кухни доносились женские голоса. В дверях показалась высокая, коротко стриженная девушка с длинной красивой шеей и перепачканным мукою миловидным личиком, в которой Джон не сразу с изумлением узнал Асю. Но какая с ней произошла перемена! Вместо короткой майки и шортов стройное, уже по-женски оформившееся тело мягко облегало простое желтое платье, спускавшееся чуть ниже колен. Платье превратило ее из «нехорошей девочки» в симпатичную девушку. После стрижки исчезли кислотные пряди волос, они стали темно-каштановыми и отливали золотом, когда попадали в пыльный солнечный луч. Впрочем, стрижка была уж слишком коротка и делала Асю похожей на мальчика. Но от этой короткой стрижки веяло свежестью и какой-то надеждой. Джон, не стесняясь, любовался Асей.
— Проснулся, американец! — сказала она, и мгновенно голос ее, резкий, грубый, вернул прежний образ.
— Вообрази! — возмущалась Ася. — Анастасия Ивановна сожгла мою одежду! Прямо в печь сунула и сожгла! Я проснулась, а на моем стуле висит вот это! (Она с презрением дернула себя за подол.) Как колхозница теперь, блин. Пришлось постричься, как тифозной.
— Зачем же? — издевательски спросил Джон.