— Только тогда я смерти испугался, — рассказывал Соколов, — когда вспомнил ребят и ясно их увидел. Стоят они грустные, вокруг огонь, а они этого не замечают. «Что же ты, говорят, Максимушка, нам табачку своего, легкого, офицерского, пожалел! Теперь нам с тобой вместе не покурить». С этого дня я толстеть начал.
Тупицын отвел Соколова в сторону.
— Ступай домой. Без тебя управимся. Приедет прокуратура…
— Эх ты, — сказал Соколов. — Куда ж я теперь от этого денусь?
Он вернулся к пню и снова уселся на краешек, словно в этом пне и заключалась разгадка страшного преступления, которую капитан не собирался уступать никому. Уронив голову, он вновь тяжело задумался. Со стороны казалось, что Соколов спит.
— Wake up, sir![2]
Схватив ничего не соображавшего Половинкина за руку, Лев Сергеевич поспешил к выходу. На трапе их обдало холодным липким дождем.
— Обратите внимание, Джон! Сколько бы я ни возвращался в Москву, здесь всегда плохая погода!
Половинкин обалдело озирался, стараясь понять, где он находится и зачем из уютного кресла его выдернули во тьму и холод.
— Вам не по нутру климат нашей столицы, мой друг? — балагурил его спутник. — Поверьте, это не худшая погода для Москвы! Через месяц-другой пойдут мокрые снегопады, гололедица и грязь. Москвичи станут злые-презлые… Эге! Кажется, нас встречают, Джон!
Возле трапа припарковался желтый милицейский «газик». Из него вышел кругленький, коротконогий, улыбающийся капитан. Шутливо-гостеприимным жестом он пригласил веселую парочку спуститься с небес на землю.
— Вы везунчик, Джон! — Барский захохотал. — Вам исключительно везет на первых встречных соотечественников. Сначала я, старый пьяница, язык без костей, а теперь этот глубоко национальный тип. В народе его называют мент. Но я не советую к нему так обращаться. Чрезвычайно обидчивая и мстительная особь. Сейчас он любезно попросит предъявить документы. Вас отпустит по своей врожденной любви к иностранным подданным. А меня вежливо пригласит в свое заведение с клеткой.
Капитан милиции Степан Кратов слышал эти слова, но не обиделся. За многолетнюю службу в международном аэропорту он привык, что публика здесь не такая, как на каком-нибудь Казанском вокзале, где Степан работал раньше. Гордая, занозистая! Качают права по малейшему поводу. Интеллигенты. Сколько ж он их перевидал, боже ж ты мой! И как же они все похожи! Вот и этот, профессор каких-то гребаных наук, такой же петушок. Попетушись, петушок! Ты, главное, не нервничай. Надрался с незнакомым американцем в соплю, опозорил, понимаешь, отечество в глазах мировой общественности — будь добр, проследуй в кабинет для составления протокола. А шуметь будешь, можем тебя и в клеточку посадить… Очень любил Степа Кратов такие минуточки. Ради них, можно сказать, и служил. На переднем, можно сказать, рубеже отечества.