— Это несправедливо, — возразил Кантлинг. Лейтон отхлебнул «Сигрэма».
— Справедливо? — сказал он. — Ты слишком стар, чтобы верить в справедливость, Кантлинг. Молодежь любит жить. Старики сидят и наблюдают, как живут другие. Ты родился стариком. Ты старик, а не живец… — Он нахмурился. — Не живец! Ну и словоупотребление! Впрочем, живец все-таки лучше, чем писец. А ты только и делал, что пописывал. Может, ты просто мочевой пузырь.
— Ты заврался, Барри, — сказал Кантлинг, — Я писатель. И всегда был писателем. В этом моя жизнь. Писатели наблюдают жизнь, они повествуют о жизни. По определению. И тебе следовало бы это знать.
— А я и знаю, — ответил Лейтон. — Я же репортер, не забывай. И потратил много долгих серых лет, рассказывая истории других людей. А своей истории у меня нет. Ты это знаешь, Кантлинг. Вспомни, что ты сделал со мной в «Подписи»! «Курьер» дает дуба, я решаю написать мемуары, и что получается? Кантлинг не забыл.
— Сознание у тебя блокируется. Ты заново переписываешь свои старые репортажи — двадцатилетней давности, тридцатилетней давности. У тебя невероятная память. Ты способен вспомнить всех, о ком писал, — даты, мельчайшие подробности, их слова. Ты способен слово в слово повторить первую заметку, которая вышла под твоей подписью, но ты не можешь вспомнить имя первой девушки, с которой спал, не можешь вспомнить телефон бывшей жены, не можешь… не можешь… — Его голос прервался.
— Не могу вспомнить день рождения моей дочери, — договорил Лейтон, — Откуда ты почерпнул эти бредовые идеи, Кантлинг? Кантлинг молчал.
— Может, из жизни? — мягко заметил Лейтон. — Я был хорошим репортером. Вот и все, что ты сумел сказать обо мне. Ты… ну, может, ты хороший писатель. Пусть судят критики, а я просто газетчик, у которого болят ноги. Но даже если ты хороший писатель, пусть даже великий, все равно ты паршивый муж и никудышный отец.
— Нет! — возразил Кантлинг. Но так вяло. Лейтон повертел стопку в пальцах, кубики льда зазвякали и застучали.
— Когда Хелен ушла от тебя? — спросил он.
— Не по… лет десять назад примерно. Я как раз работал над окончательным вариантом «Проходной пешки».
— А когда развод был окончательно утвержден?
— Ну, через год. Мы попытались восстановить наш брак, но ничего не вышло. Помнится, Мишель училась в школе. Я писал «Трудные времена».
— А ее спектакль в третьем классе помнишь?
— Тот, на который я не попал?
— «Тот, на который…» Ну прямо как Никсон: «Этот раз, когда я соврал?» Спектакль, в котором Мишель играла главную роль, Кантлинг.
— Но что я мог поделать? — вздохнул Кантлинг. — Я очень хотел приехать. Но мне присудили премию. Нельзя же не присутствовать на банкете Национальной литературной лиги. Просто нельзя.