Далеко — далеко еще до мысли о ней как о гимне, во всех Кубанских войсковых частях — будь то казаки, поющие, как всегда, в широком кругу, иль г. г. офицеры в своем собрании — всегда они, родные и верные Кубани кубанцы, при словах последнего двустишия — снимали папахи и, продолжая петь:
Шлем Тебе, Кубань Родимая,
До сырой земли поклон…
кланялись ей полупоклоном торжественно и умиленно…
Этот штрих был весьма характерен для определения чувств кубанского казака
к «Ней»,
к Кубани,
к КУБАНСКОМУ КАЗАЧЬЕМУ ВОЙСКУ.
* * *
Глубокий смысл и неподдельное душевное переживание кубанского казака во время войны, выразившееся в этой песне в восхвалении своей родины Кубани, выразившееся в словах, что она ему «Родная», что она его «Вековой богатырь», что она для него «Многоводная и раздольная» и настолько «многоводная», что в своем стихийном порыве «многоводная», она «Разлилась и вдаль и вширь…», то есть залила все, все затопила своею мощью…
Вспоминая о ней — «Из далекой Турецкой стороны», он «Ее» и там — «вспоминаючи» в этой полуденной (южной) стороне «Ей» — «Бьет челом» как самый — «Верный сын» и что — он о ней «Песни поет» восхваляючи: «И станицы вольныя» и — «Родной отцовский дом». А перед «Смертным боем» он поет как «О матери родной», и что он за «Нее», за «Ея» «Славу старую» — готов и — «Жизнь свою ли не отдать»…
А под конец, пересилив все невзгоды и предвкушая сладость возвращения домой, — он коленопреклоненно, от себя и своего боевого Знамени — кланяется «Ей» — «До самой сырой земли»…
Здесь налицо все наилучшие и благородные порывы души воина-
казака. Здесь все так ярко и выпукло: и любовь, и богатство края, и мощь «Войска», и верность ему (Войску), и дом родной, и станица вольная, и бесконечная тоска по родине, и сознание старой «Войсковой» славы, и боязнь ее уронить, эту славу, и готовность умереть ради сохранения этой «дедовской» славы, и наконец, сыновья преданность, выражавшаяся в глубоком земном молитвенно — трогательном поклоне «ЕЙ», своей далекой родной «КУБАНИ», своему
«КУБАНСКОМУ КАЗАЧЬЕМУ ВОЙСКУ»…
Большей и разнообразной глубины чувств к своей Родине, как проявлено здесь, найти трудно. Вот почему в год падения Императорской России, когда Царский гимн не мог быть выявлен в жизни и не мог всколыхнуть сердца казаков в их стремлении уберечь свой край от развивавшейся общерусской анархии — эта песнь — молитва священника 1–го Кавказского полка отца Константина Образцова так остро задела душу кубанского казачества, что была абсолютно всеми — фронтовиками и «дедами», штатскими и военными, рядовыми казаками и офицерами, казаками и иногородними и даже нашими гордыми и благородными соседями черкесами — в период тяжких испытаний и борьбы, кровавой борьбы