— Как рассеялся?
— Ну… для нас это временное исчезновение. Сейчас его как будто нет. Но не об этом речь, — Бостон требовательно смотрел ей в глаза. — Даже не знаю, как объяснить. У них впереди полно времени, а у нас с тобой — нет. Ты человек и поэтому я не могу ждать. Дай мне руку, пожалуйста.
Люба покачала головой, но посчитала, что после всего только что прозвучавшего Бостон заслуживает объяснений. Заслуживает настоящей правды.
— Понимаешь… Я так не хочу. Я же представляю, какая это классная штука — бессмертие и всесилие. Ну, предположим, сейчас ты мне вольешь жизни… А потом? Еще раз уговоришь? Постепенно я начну привыкать и ценить тебя. А я не хочу ценить кого-то только потому, что нет иного выбора. Со временем я начну хотеть этой силы… больше всего остального. Хотеть так сильно, что готова буду пойти на многое. Не хочу увидеть, на что я готова пойти, чтобы ее заработать. Стану ли я лгать, унижаться, торговаться? Я не хочу такой зависимости. Ты хоть представляешь, насколько нужно доверять человеку, чтобы настолько от него зависеть?
Люба осторожно покосилась на него, не зная, поймет ли он.
— Зависимости не будет. Я буду приходить и уходить, когда захочешь, только дай нам больше времени.
— Все равно, я буду ощущать необходимость отплатить тебе за услугу. Не хочу.
— Я никогда… — начал он.
— Нет, Бостон, — мягко, но быстро перебила Люба. — Нет.
Он долго молчал, а потом поднялся, отряхивая от песка свои светлые джинсы. Люба не оглянулась, когда он отступил, повторяя про себя, что нужно следовать собственным принципам — раз, всего раз убедить себя, что она готова прожить жизнь, как все остальные люди, без соседства крошечных невидимых существ и без раскинувшейся впереди вечности — и дальше будет легче.
— Однажды ты передумаешь, — уверено заявил Бостон перед тем, как пропал.
Но сердце замерло, а потом пустилось в галоп совсем не от его слов, а от улыбки, которая прозвучала в его голосе.
'Если он снова протянет два месяца, прежде чем показаться, я его собственноручно прибью', - решила Люба, упрямо буравя глазами песок под ногами.
А море тихо смеялось.
Уснув еще до того, как стемнело, проснулась Люба только к обеду, да и то — как проснулась, дядя разбудил. Последнее время она себе позволяла бездельничать круглосуточно, спать и есть когда угодно, бродить по улицам в пять часов утра и уходить за покупками в полночь, а дядя решительно препятствовал её сумасбродным выходкам и всячески пытался втянуть Любу в круговорот прежней жизни.
И в этот раз попросил дожать печь, потому что все разошлись на обед, а до конца обжига еще почти час.