И вот что бы сделал всякий ребенок на месте Пашки с этим мякишем, с этой коркой? В рот, в брюхо скорей – там собаки от голода воют.
А Пашка ни крошки не съест один. До самого вечера терпит, до тех пор, пока мать с работы не вернется. Да мало того: этот мякиш, эту корку разделит на четыре части.
– Что ты, Пашка, сам-то ешь да девок угости. А я-то не маленькая.
Не будет есть. До тех пор не будет, пока мать не съест свое. Плачет да ручонкой тычет (слова-то выговорить не может): ешь, ешь.
И вот через эту-то Пашкину доброту, может, они все и спаслись в войну. Так как же ей гнать его из дома?
У Павлы Северьяновны утренний аврал: полдевятого, через полчаса за прилавок в белом халате вставать (в ларьке торгует), а у нее вся кухня дыбом, и сама еще не одета.
– С отцом сегодня долго проканителилась, – оправдывается она. – Вчера, вишь, зарплату давали, часы на улице потерял – искала, да самого по частям складывала, по всей деревне опохмелку разыскивала – тоже время надо.
– А дочери?
– А дочери еще спят. Не смею будить-то. Не свои, живо люди оговорят. – Северьяновна вышла за вдовца, у которого, кроме старшего сына, живущего отдельно, своим домом, были еще две дочери, две крупнотелые девицы-школьницы.
Я рассвирепел. Я в такую работу взял ее (осточертела эта нынешняя возня с деточками!), что забыл даже про стамеску, за которой приходил. Вспомнил, когда уже из заулка выбегал.
Дней через десять встречаю Северьяновну на улице – цветет.
– Ты заговорил у меня девок-то, что ли? Ведь они как шелковы стали. Я нахвалиться не могу.
– Вот и ладно.
– Да уж чего лучше. Ты выбежал тогда от нас, дверями хлопнул, они заглядывают с другой половины: «Чего это, мама, писатель-то психует?» Так и сказали – что будешь врать. Меня, говорю, ругал. За то ругал, что с вами распустилась. И вот – чудо. На обед прихожу, у меня все дома прибрано, намыто, чайник горячий на столе меня дожидается. А назавтра-то утром встала – они обе у меня на ногах: «Мама, что нам делать?» Подменил, подменил ты у меня девок.
Кто сегодня поет старинные русские песни? Старые деревенские старухи да участники всевозможных самодеятельных коллективов.
А тут на сцену – был смотр художественной самодеятельности Северо-Запада – вышел нестеровский отрок, ясноглазый, светлоголовый, в белой расшитой рубашке с вязаным пояском, и давай петь одну за другой полузабытые старинные песни.
Голос у Васи Назымова – так звали полюбившегося всем паренька – был несильный, но чистоты удивительной – казалось, полевой жаворонок вдруг запел под высокими сводами зала.