И Анна Петровна, подумав, заключила:
– Кто знает, бабка, может, ты и права. Может, те туристы в дом счастье принесли. Недаром у людей-то сказано: счастье на счастье настраивает.
Матери – девяносто пятый, сыну – семьдесят шестой.
– Опять ты, парень, пьяный. Когда только и образумишься.
– Какой я тебе парень? Старик я, помирать надо.
– Не заговаривай, не заговаривай зубы-то. Знаю, что у тебя на уме. Это ведь ты к моей пензии опять подбираешься.
1981
На пятнадцать лет Тонька старше Николая. Все думали – быстро разойдутся.
Мужики спрашивают Кольку:
– Дак долго ли еще, Николай, будешь канителиться с Тонькой?
– А до тех пор, пока не прогонит.
– А мы думали, пока ты ее не прогонишь.
– Нет, я не прогоню. Что вы, мужики, я тридцать лет прожил и жизни не видел. С Тонькой только свет увидел.
Тонька – чистюля, пекариха – испечь, сварить, кто лучше? А Колька что видел? Гулящая мать. Всухомятку ел. Женился – жена больная.
Мужики по старинной привычке окликают Кольку, когда тот возвращается с работы:
– Николай, приворачивай.
– Нет, нет, мужики, я домой, домой…
– Да что дома-то делать?
– По Тоньке соскучился. Я ведь с утра, как ушел на работу, не видел ее…
– Справедливости на земле нету. Бог одной буханкой всех людей накормил – сколько молитв, сколько поклонов. Я еще маленькой была, отец Христофор с амвона пел: и возблагодариша господа нашего, единым хлебом накормиша нас… А про меня чего не поют? Я не раз, не два свою деревню выручала. Всю войну кормила. Мохом.
Раз стала высаживать из коробки капустную рассаду на мох. Смотрю: ох какой хорошенькой мошок! Чистенькой, беленькой. А дай-ко я его высушу да смелю. Высушила, смолола. Ну мука! Крупчатка! В квашню засыпала, развела, назавтра замесила (мучки живой, ячменной горсть была), по сковородкам разлила – эх, красота!
Ладно. В обед, на пожне, достаю, ем – села на самое видное место. Женки глаза выпучили – глазами мои хлебы едят. «Офима, что это?» – «А это, говорю, мука пшенична моей выработки». Дала попробовать – эх, хорошо! «Где взяла? Где достала?» – «На болоте». Назавтре все моховиков напекли – ну не те. Скус не тот. Опять: сказывай, где мох брала. Я отвела место на болоте – всю войну не знали горя. Уродило не уродило – мы сыты.
Думаешь, мне благодарность была? Спасибо сказали? Тепере-ка клянут. У всех желудки больны. От Офимьиного хлебца, говорят. От моха.
Мясную проблему в Турье, маленькой, глухой деревеньке возле озерка, решали кто как мог: кто заводил у себя животину, кто расширял и укреплял контакты с ближайшими лесопунктами, которые в любое время снабжаются по первой категории, кто обращался в вегетарианскую веру, а кто и – Васька-туник, например, – обзавелся ружьем: сперва перебил в деревне и окрестностях птицу мира, благо ее за мирное время расплодилось немало, а потом принялся и за уток, которые с незапамятных времен гнездились в озерке.