– А как иначе прикажешь? Убеждениями да просьбами? Я бы рад, но только дело-то в том, что перед страхом смерти просьбы как-то не работают. Боятся люди этих серых упырей, вот и приходится другие методы искать…
Постояли, помолчали. У Данила все вертелся на языке вопрос, и он прикидывал, удобно ли будет задать его человеку, только что собственноручно казнившему своего ребенка…
– Не жаль, сына-то? – наконец решившись, спросил он.
Староста повернул голову и посмотрел ему прямо в глаза. Взгляд был твердым, тяжелым, и в нем не было заметно ни единой искорки сожаления о содеянном.
– Жаль. Ты и не представляешь – как! До дрожи жаль! Но начальник, заботящийся о своих подчиненных, не имеет права выделять любимчиков. Даже и из своей семьи, – жестко ответил он. – Потому что – люди на мне. Как будут смотреть на меня, если сегодня я пожалею своего сына, а завтра за подобный же проступок отправлю на кол ребенка своего соседа?
– Бей своих, чтоб чужие уважали?
– Вам этого не понять, – безнадежно махнув рукой, горько сказал староста. – Знаете вы, что это такое – постоянно под страхом смерти жить? Ждать всегда, каждую минуту, что вот сейчас выкатятся на опушку орды чудовищ – и полезут на частокол! И знать, что завтра – а может быть, уже сегодня – ты можешь недосчитаться сына, дочери, отца, матери или лучшего друга…
Данил не ответил – задумался. Да, местность, где он родился и провел всю жизнь, все еще находилась во власти радиационного кошмара. Да, для того, чтобы жить сытно, в достатке, сталкерам приходилось выходить на поверхность и ползать по фонящему городу, добывая средства к существованию. Да, это было тяжело и многие не возвращались домой… но все же само Убежище находилось под толстым слоем земли и бетона, за прочными гермодверями, и люди могли жить в относительной безопасности. И сталкеры, выходя в рейд, не беспокоились за свои семьи. Здесь же все было совсем иначе. Серьезнее. Страшнее. Смерть висела над поселком дамокловым мечом, заставляя глядеть на мир по-другому, более жестко и бескомпромиссно. Здесь, как нигде в полной мере, был реализован принцип «или ты – или тебя», тот самый, что так упорно вбивал в своих подопечных полковник. И вполне возможно, что только так, правя железной рукой, можно было противостоять угрозе поголовного истребления.
– …когда ты стоишь, смотришь со стены на эту адскую орду, беснующуюся внизу, и понимаешь, что сегодня опять кто-то не вернется домой – душу наизнанку выворачивает, – продолжал между тем староста. – Ведь за каждого, за каждого в этом поселке в ответе только я и никто другой. И я один, как никто, понимаю, что противостоять этому можно только железной дисциплиной и неукоснительным выполнением приказов. Но как объяснить это людям – ты знаешь? – он в упор посмотрел на Данила, и тот отвел глаза. – Вот и я не знаю иного способа, кроме страха. Человек должен знать, что последует за дезертирством или неисполнением, и должен боятся этого еще больше, чем подползающего саблезуба. Я две войны прошел – первую и вторую чеченскую, награды имею. Много видел и понимаю – прав был товарищ Сталин, когда подписывал знаменитый приказ двести двадцать семь. Только так – ни шагу назад! – победим.