— Больше никаких глупостей, — и попыталась привстать. Он не отпускал ее.
— Не собираешься же ты уйти? — спросил он хрипло.
— Конечно собираюсь, — сказала она и как-то по-сестрински провела рукой по его волосам. — Мне бы надо отдохнуть как следует несколько часов: в девять у меня важное совещание.
Ему пришло в голову, что, быть может, это совещание — как странно звучит это слово! — посвящено его делу, это консультация с адвокатом, для которой она вчера, вероятно, не нашла времени. И он нетерпеливо спросил ее в упор:
— Совещание с твоим адвокатом?
— Нет, — ответила она просто, — я жду одного делового знакомого из Праги.
Она наклонилась над мим, пригладила его усики, словно приоткрывая губы, небрежно поцеловала их, прошептала: «До свиданья» — и поднялась. В следующую секунду она могла уже оказаться за дверью. Сердце у Вилли остановилось. Она уходит? Она уходит так?! И все-таки новая надежда проснулась в нем. Быть может, она из тактичности положила деньги куда-нибудь незаметно? Взгляд его боязливо, беспокойно забегал туда и сюда по комнате — над столом, по каминной нише. Не сунула ли она их под подушку, пока он спал? Невольно он полез туда рукой. Ничего. Или спрятала в кошелек, лежавший рядом с его карманными часами? Если бы только он мог посмотреть! И в то же время он чувствовал, знал, видел, что она следит за его взглядом, его движениями, следит с насмешливостью, а то и со злорадством. На долю секунды взгляды их встретились. Он отвел свой в сторону, словно его поймали на месте преступления. Она была уже у двери и держалась рукой за щеколду. Он хотел выкрикнуть ее имя, но голос отказал ему, будто сдавило горло, он хотел выпрыгнуть из кровати, броситься к ней, удержать ее. Да, да, он готов был бежать за ней по лестнице в одной рубашке… точно так же… как… — перед его глазами встала картина, виденная им много лет назад в одном провинциальном публичном доме… — как бежала проститутка вслед за мужчиной, не заплатившим ей за любовь… А она, словно услышав на его устах свое имя, которое он так и не произнес, и не снимая руки со щеколды двери, другой рукой полезла вдруг в вырез платья.
— Чуть не забыла, — сказала она небрежно, приблизилась, положила на стол одну ассигнацию. — Вот… — И снова уже была у двери.
Вилли рывком поднялся, сел на край постели и воззрился на ассигнацию. Это была только одна бумажка, одна тысяча. Купюр крупнее не бывает, — значит, только тысяча.
— Леопольдина! — воскликнул он чужим голосом.
Когда же она, все еще держа руку на щеколде, обернулась и слегка удивленным, холодным как лед взглядом посмотрела на него, его охватил стыд, такой глубокий, такой мучительный стыд, какого он не испытывал еще никогда в жизни. Но теперь было уже слишком поздно, нужно было действовать дальше, дальше, как бы стыдно ни было. И с его губ неудержимо сорвалось: