Раздолбай бросил на соперника затравленный взгляд и понял, что еще одного раунда за право быть кавалером не выдержит.
— Андрей, ну зачем вырывать человека из компании, — сжалилась Диана. — Отвези меня быстренько и возвращайся. Всем пока!
Это было уничтожение.
Чтобы не чувствовать подступившей к горлу трясины, Раздолбай усилил винную анестезию и к возвращению Андрея рухнул под стереосистему, символично сбив иглу проигрывателя на песне Адриано Челентано Amore no.[60] Когда он очнулся, пора было ехать на утренний рейс. Голова болела так, что он даже не мог подумать о разбитом сердце, и сладострастно отдаться душевной боли у него получилось только в самолете после пары таблеток пенталгина.
— Она меня не любит, и ничего у меня с ней не получится, — расковыривал он сердечную рану. — Надо от нее отказаться и найти новую девушку. А как найти новую, если лучше Дианы никого быть не может?!
Теперь, когда видения победных фанфар сменились призраками брошенных знамен и разбитых обозов, Раздолбаю стало казаться, что Диана — единственная девушка, которую возможно любить. Ее образ словно выжег в сознании контур идеальной женщины, и никакой другой образ в этот контур не вписывался.
— Не хочу больше никого! Хочу Диану! А Диана меня не любит, не любит… — терзался он, находя в этом извращенное удовольствие. Любовь не принесла ему счастья, и он хотел вдоволь напиться от этого источника хотя бы горем.
Таксист привез его в родной двор. Протягивая с заднего сиденья десятку, Раздолбай увидел в зеркале свое отражение и подумал, что зеленое лицо с фиолетовыми кругами под глазами и потухший взгляд могут спровоцировать со стороны родителей много лишних вопросов. Радуясь, что на нем толстый пуховик, а не «аляска», он сел на дворовые качели и под скрип ржавых подвесов стал предаваться грусти. Тем временем к его подъезду приковылял пьяный бомж. Эта категория людей появилась недавно, и даже слово «бомж» многим приходилось расшифровывать — «без определенного места жительства». За исключением короткого периода антиалкогольной кампании, пьяницы встречались на московских улицах всегда. Обычно эти мятые, опухшие мужики лепились к районным магазинам «Вино» и на удалении от них встречались так же редко, как зеленые мухи вдалеке от помойки. В детстве Раздолбай с брезгливой опаской смотрел на эти винные сборища и говорил себе, что, когда вырастет, пить ни за что не будет. Пьяницы в винных очередях казались ему потерянными, всеми презираемыми людьми, но даже они по сравнению с появившимся во дворе бомжом выглядели аристократами.