Слух распространяется по городу. Звонят телефоны — там, где они есть (там, где их нет, в дома являются посыльные с записками или почтальоны с телеграммами), отменяется вечернее представление в театре, откладывается бал, свертываются масленичные развлечения. Но почему? Предположения высказываются лишь шепотом. Слух ползет, ширится — вернее, слух о слухе. (Ведь знать — тем более наверняка — пока еще никто ничего не знает.) Пополудни уже мощная толпа (вспугнутое стадо овец в загоне?) выстраивается перед Бургом, куда одна за другой подкатывают великокняжеские кареты; толпа по каретам узнает и седоков — примадонн и бонвиванов грандиозных императорских спектаклей, но на сей раз не аплодирует им и не приветствует их выкриками. Народ озадачен и лишь испуганно перешептывается.
Толпа — это почти восемьсот тысяч жителей главного города тридцатишестимиллионной империи. А точнее — те несколько десятков тысяч, которых подобное событие хотя бы косвенно, но затрагивает, а поэтому и слух о нем доходит до них быстрее. На городские окраины (где проживает более ста тысяч людей, существующих лишь на нищенское вспомоществование, двадцать тысяч проституток и сто сорок тысяч лиц, страдающих половыми болезнями, причем по большей части ютятся они по нескольку человек в одной каморке, в домах без канализации, — добавляем мы, дабы сей устрашающей статистикой бросить тень на блистательную трагедию в Майерлинге, отчего, конечно, Рудольф и Мария не перестанут быть мертвыми, зато будет чуть понятнее, на какое наследие мог рассчитывать кронпринц даже здесь, в столице, помимо прочих мимоходом упомянутых хворей и бед империи и какие заботы поджидали его — знал ли он об этом? пожалуй, да! — вздумай он дождаться своей очереди на престол), ну так вот, на окраины слух вряд ли успел так быстро просочиться. Туда его принесет лишь на следующий день шестидесятитысячная (!) армия домашней прислуги, кормящейся трудом при императорском дворе и прочих дворах власть имущих, а с черного хода зажиточных домов в центре столицы ("Просить милостыню и играть на шарманке строго воспрещается!") вкупе с грязным бельем история эта будет передана прачкам, но уже несколько очищенной от непонятных (неподвластных рассудку, иррациональных, нелогичных и т. п.) элементов или, точнее говоря, более подогнанной к реальной жизни (то есть к ее воображаемому, королевскому варианту); поданная в таком виде история эта делала умершего — славного и красивого принца — более человечным, заземленным, низводя его с пышных и холодных высот трона.