— Купим пирожные и пойдем ко мне.
Покупать она всегда предпочитала на свои деньги.
— А пирожные все какие-то на вид несвежие, — оглядев витрины, огорчилась я. — Только пирог с курагой выглядит аппетитно.
— Ладно, — она весело махнула рукой
— Зато он и правда очень вкусный, — продавщица, полная и уютная, как тахта, улыбнулась Наталье.
— Спасибо.
Во дворе ее дома белел заглохший фонтан, каменный его цветок из-за отбитых кое-где лепестков больше походил на половинку гигантской яичной скорлупы, возле которой, словно два муравья, сплелись парень и девушка.
— Фонтан заглох, — проговорила Наталья задумчиво, — и в этом грустный символ нашего времени — символ отсутствия любви.
— Но они все равно целуются, — сказала я, признаться не очень понимая, что она имеет в виду.
— Потому-то и грустно…
— ?
— …вообще, множество людей только потому обнимаются, целуются, что так принято, так заведено в людском сообществе — нужно соединяться в семьи, рожать и растить детей…
— А ты сама-то хочешь выйти замуж? — в лоб спросила я. Мы уже поднялись по лестнице к ее двери, на которой не значилось номера.
Сверху бесшумно стекла темная кошка, на секунду застыла возле нас, сверкнув зелеными глазами, и так же неслышно исчезла.
— Стекла и пропала, — сказала Наталья. И достала из сумочки ключ.
— Не отвечаешь!
— Может быть, и хочу.
В ее однокомнатной квартире почему-то тонко пахло сиренью. Я сняла плащ, она пальто. В зеркале появилось и исчезло ее лицо.
— А, может быть, и не хочу.
Комната походила на кабинет: книги, книги, в вазе цветы, а на стене картины и несколько рисунков зданий.
— Я — плохой архитектор, — вдруг сказала она, прочитав мои мысли — я как раз подумала об ее архитектурном таланте, — я хорошо придумываю, но не люблю исполнять. — Она забавно высунула кончик языка. — Мне скучно чертить и разрабатывать детали, зато сама идея, как правило, пользуется у меня страшной популярностью, я не хвастаю, честное слово. Мне даже предлагали продавать идеи одной крупной компании. Но я отказалась.
Рассказывая, она успела сварить кофе, принести чашки, поставить их и пирог на голубом блюде на небольшой журнальный столик.
— Почему ты отказалась? — Я вытянула ноги на диване, накрытом клетчатым пледом. — Было бы много денег.
— Шеф был неприятный, типичный делец, вот если б его убрали…
— Ты — как мафиози.
Она засмеялась. Просто закатилась. Господи, подумалось мне, а ведь все лжет — и вовсе ей не смешно.
— Ты считаешь, что мне не смешно, а я смеюсь, — неожиданно сказала она, прищурясь.
— Ничего я такого не подумала.
— А мне и в самом деле смешно, кем только меня не представляли, одни видят во мне монахиню, другие… — Она хмыкнула. — Кому я кажусь современной стервой (я покраснела), а кому… — Она вдруг задумалась, помолчала. — Один знакомый поэт сказал мне недавно, что я — поэзия.