Он обратил глаза к Спасителю и начал повторять слова молитвы, но ответом ему был только немой яростный взгляд, под которым хотелось потупиться, укрыться за спинами, бежать прочь.
Голый по пояс, в лаптях под короткими портами, Бегун мотыжил землю на опушке. Земля здесь возделывалась давно, была освобождена от мха и корней, удобрялась золой от сжигаемых тут же дровин, и все же оставалась таежной, иной, чем в центре России, в тех областях, которые прочесал Бегун вдоль и поперек, непривычной к репе, моркови и другим овощам — будто мужику с задубевшими, негнущимися пальцами поручили тонкую работу, вставить нить в игольное ушко.
Кроме овощей на разбросанных в тайге полях-опушках сеяли рожь, ячмень, лен. Из осторожности, чтобы не навести случайного путника на село, поля были удалены километров на пять. Крупного скота — ни лошадей, ни быков — в Белоозере не было, работали мотыгой и заступом, а бороны таскали впятером.
Бегун шел с краю, вдоль леса, рядом работали озерские бабы и девки — не так замашисто, как он, хоть мельче, но проворнее; он с непривычки вместо того, чтобы пушить землю, выворачивал громадные комья и принимался кромсать их. Солнце горело над головой, густо пахло смолой от горячих сосновых стволов, пот ручьями лился по спине, так что промокли, потемнели под поясной веревкой порты.
Из лесу появился Рубль в джинсах и фуфайке, в зимних ботинках, — он упорно не желал менять московский наряд на холстину и лапти, — выше колен залепленный жидкой грязью с зелеными клочьями тины.
— Ты откуда такой красивый? — спросил Бегун.
— На восток тоже болота, — безнадежно махнул он рукой назад. — Не соврал поп — мы тут как на острове… Прикурить дай. Газ кончился, — он пощелкал зажигалкой.
— Выбрось, — посоветовал Бегун.
— Ты что?! — возмутился тот. — «Картье»!
Бегун вытащил из подвешенного к поясу кисета огниво и кремень, ловко запалил кусок березового трута. Лева прикурил громадную, рассыпающуюся в руках самокрутку, с омерзением втянул тяжелый белый дым.
— Курить, что ли, бросить? Этой отравой только демонстрации разгонять… — он отошел и прилег в теньке, прижав к уху приемник. Он слушал на самой малой громкости только новости и футбол, чтобы медленнее сажать батарейки.
— Да, Бегун! — крикнул он. — В парламенте опять импичмент обсуждают! Во дела!
— Лева, пора забывать некоторые слова, — ответил Бегун, снова берясь за отполированное до костяного блеска древко мотыги, — «парламент», «Картье»…
— Не дождешься!
— Веселее, бабоньки! — крикнул Бегун, разогнувшись на минуту утереть локтем лицо.