Предложенный Никоновой судья меня явно не устраивал, потому что он был туп и груб одновременно. Из отпуска вызвали пробоваться на роль судьи очень умную милую женщину. Но перед тем как предъявить ее в виде компромиссного варианта, от которого я не смогу отказаться, мне, между прочим, было сказано: «А что, если судьей сделать Сванидзе?» Это сказала помощница Никоновой, а Никонова цепко следила за моей реакцией. «Так Вы не против?» — спросила она. «В этом что-то есть», — ответил я. «Ну, Вы даете!» — сказала Никонова с явным уважением к проявленному мною чувству жанра.
Но какой бы норов ни проявляла Никонова в этих перепалках, главным для нее всегда был результат, и, работая на результат, она проявляла невероятную творческую цепкость. Никакой амбициозности по принципу «слушать меня, я начальница!» в Никоновой нет. Вся телетусовка прекрасно осведомлена об этих качествах Натальи Петровны. И даже завзятые либералы проявляли к ней определенную снисходительность: «Ну, носится она со своим Кургиняном, как с писаной торбой… Но ведь и с Быковым так носится, и с Макаровым, и с Собчак, и с другими… Творческий человек, увлекающийся!»
XXXIX.
Читатель, наверное, недоумевает, почему я так подробно все это описываю в той длинной аналитической статье, которая должна вобрать в себя и тематику политической войны, и тематику войны метафизической, и рубрику, в которой наш творческий коллектив заявляет о своем кредо.
Еще минутку терпения, читатель, и всё станет ясно!
Вой невероятной силы, устроенный либеральной прессой после нашего съезда в Колонном зале, незаметно превратился в вой по поводу нашей «роли» в организации марша, состоявшегося 2 марта. А почему возникла необходимость в этом марше? Потому что следом за Димой Яковлевым трагически погиб еще один наш сирота, усыновленный американцами, — Максим Кузьмин. Оставим пока в стороне вопрос о том, как именно опозорились либеральные журналисты, заявлявшие, что мы являемся организаторами этого марша. И поговорим о самом Максиме Кузьмине. Политическая война, ведущаяся вокруг закона Димы Яковлева, превратила смерть несчастного мальчика в крупнейшее событие — как внутриполитическое, так и внешнеполитическое.
В этом нет ничего беспрецедентного. Нередко частная история, вплетаясь определенным образом в ткань мирового процесса, превращается в нечто общезначимое, приковывающее к себе внимание сотен миллионов людей. Ну кто такой был, по большому счету, эрцгерцог Франц Фердинанд? Да, наследник престола… Но кто кроме читателей светской хроники знал что-нибудь об этом наследнике? И, в конце концов, ничего неслыханного не было в его гибели. От рук террористов, которые тогда еще не взрывали дискотеки или торговые центры, а охотились за ВИП-фигурами, в начале ХХ века погибало очень много людей. Но эта частная история так вплелась в ткань мирового процесса, что всем, а отнюдь не только читателям светской хроники, стало ужасно важно понять, кто такой этот Франц Фердинанд, зачем он поехал в Сараево, кто его жена и так далее. И долг журналистов состоял в том, чтобы немедленно представить обществу необходимую информацию.