Все вокруг суетились и давали напутствия по этикету. И вот настал день… Серафима надела на себя это черное платье, на которое даже дышать было страшно: Серафиме казалось, что оно просто развалится на нитки, так как по ощущениям ткань уже труха трухой… Платье в пол с глухим воротом и длинными рукавами. Фасон был крайне старомодный. Такая Софья Ковалевская на пенсии. Корсет, утягивающий любую талию в осиную и обшитый какими-то бусинами, часть были уже оторваны. Но это не бросалось в глаза, потому что их оказалось очень много, и они все были в тон ткани, то есть черные, да и не удивился бы никто, что от него уже что-то отваливается. Юбка состояла из разных материалов – панбархата, снизу приподнятого черным шелком с воланами, и отороченная кружевом ручной работы, шедшим от талии до середины колен. Воротник-стойка, обшитый атласной тесьмой и мелкими жемчужинами. А вот рукавов таких Серафима вообще никогда не видела. Пышный фонарик, переходящий в узкий рукав с воланом из кружев, закрывающим пол-ладони.
На спине платье утягивалось шнуровкой, поэтому вариации по размеру от сорок четвертого до сорок восьмого имели место быть. Но все равно сидело оно на ней крайне нелепо, словно специально подчеркивая все ее недостатки и уничтожая достоинства. К этому платью прилагалась черная, потертая шляпка-таблетка с вуалью с какими-то черными горошинками, словно в сетке запутались дохлые мухи. Да, шляпка, которую так боялась Серафима, все-таки прилагалась! Туфли с острыми носами, лаковые и твердые, ужасно неудобные, с квадратными антикварными пряжками, и квадратный клатч. То есть образ Шапокляк все-таки сложился. Именно в таком виде ее и увидел приехавший Герман. Обычно говорливый и едкий на слова, он просто онемел.
– Что? Плохо? – спросила Серафима, его молчание ее сильно пугало.
– Что это? – спросил он.
– Где? – переспросила она. – А… это? Это платье, нарядное, – постаралась принять она непринужденную позу, но туго зашнурованный корсет не давал ей это сделать.
– Кто сказал, что оно нарядное?
– Оно старинное… Очень… Ну, мрачновато слегка…
– Я вижу по нескольким дыркам на подоле. В голодные годы моль наслаждалась этим «веселым» платьем, – закашлялся Герман, стараясь сильно ее не расстроить своим смехом.
Сам он выглядел безупречно, в черном смокинге, белой рубашке и черном галстуке-бабочке. Темные волосы, похоже, тоже постарались уложить, они уже не торчали во все стороны. Легкая небритость все же сохранялась на его лице, а в глазах застыл неподдельный ужас, от него он пока избавиться не мог, потому что все время смотрел на свою даму.