Об одном лишь Семен забыл. О том, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Ему — все. А что же тем безымянным благодетелям, которые намерены за здорово живешь устроить Керзону счастливую жизнь?
Но по дороге он успокоился, подумал и пришел к утешительному выводу, что и КГБ здесь, пожалуй, ни при чем. По телефону все что угодно можно сказать. Муж Альбины — военный человек, решительный и, видно, не дурак, но все ж таки не органы — задумал вернуть строптивую бабенку к семейному очагу, ну и ладно. Главное — ему, Керзону урвать в этой ситуации кусок пожирнее.
Но теперь Семен уверовал и в КГБ, и во всемогущество тех сил, что вовлекли его в эту зловещую комбинацию. Не до жирного куска — шкуру бы сохранить.
— Лучше плохой мир, чем война, — произнес он примирительно. — И поверь, капитан, никогда нога этого человека, — он указал на Вадима, — и моя нога не ступят на вашу землю!
Это прозвучало достаточно торжественно. Голощекин довольно хмыкнул и, перегнувшись через Керзона, фамильярно похлопал Вадима по колену:
— Что, лучше петь на свободе?
Вадим, отняв от разбитых губ окровавленный носовой платок, выплюнул:
— Шантажист!
Голощекин сузил глаза. Надо же, сопротивляется!
— Исчезни! — тихо процедил он сквозь зубы. — И если ты хоть когда-нибудь возникнешь, это все, — он угрожающе помахал планшетом, — обрушится на тебя. И на тебя. — Капитан легонько шлепнул Керзона планшетом по щеке. — Без предупреждения.
Семен послушно кивнул, всем своим смиренным видом давая понять, что возникать никто и не собирается. Он старался заслонить собой Вадима, чтобы тот, не дай бог, не испортил дело каким-нибудь неосторожным словом.
Голощекин ловко выхватил из карманов два шкалика водки и вручил их Керзону.
— Это вам на дорожку! А это, — он протянул Глинскому лист бумаги, — тебе. Пиши прощальную записку.
— Какую… записку? — Вадим взял лист и посмотрел на него непонимающе.
Голощекин выудил у Керзона из нагрудного кармана дорогую заграничную авторучку и протянул певцу.
— Какую-какую! Все учить вас надо. Прощай, так сказать, незабвенная Альбина, все было хорошо, но теперь мне надо уезжать, ну и как там у вас, у богемы, принято с бабами прощаться? Давай скорей, не тяни. — Голощекин посмотрел на часы. — Через двадцать минут поезд.
Вадим скомкал лист и бросил в лицо Голощекину. Тот увернулся, улыбка медленно превратилась в волчий оскал. Он молча потянулся к Вадиму, осторожно приобнял его и прошептал, глядя прямо в глаза:
— Тихо, ты… Добром просят. А если не хочешь, другие найдутся, посговорчивее. Незаменимых людей нет. Слышал такие гениальные слова?