Но ведь есть еще элениум, седуксен и масса лекарств, которые содержат в себе барбитураты или их производные. Белласпон, порошок Серейского, веродон, бромитал, андипал, типафиллин и прочее, и прочее.
Альбина раскрывала пузырьки, разрывала облатки. Наконец на столе образовалась маленькая пестрая кучка. Она налила воды в мензурку и принялась неторопливо, по одной, глотать таблетки — розовые, желтоватые, белые, старательно запивая каждую. Кучка постепенно уменьшалась. Последняя таблетка, маленькая и верткая, выскользнула из дрожащих пальцев и покатилась по столу, но Альбина догнала ее, припечатала ладонью и тоже отправила в рот. Потом она сделала себе внутримышечную инъекцию омнопона (лучше бы, конечно, морфин, но откуда ему взяться в военной аптечке?) и легла на жесткую холодную кушетку. И ей стало хорошо. Она закачалась на теплой волне, и волна эта уносила ее далеко, далеко… Свободна, все-таки свободна, не важно — как и какой ценой, свободна и счастлива.
Кожа приняла сероватый оттенок, дыхание стало неглубоким и редким, губы и ногти посинели. Еще час-другой, и все это: посиневшие губы, закрытые глаза, сжатые на груди руки — перестанет быть Альбиной Ворон, душа покинет свою измученную оболочку и растворится в высоком вечереющем небе.
Почему она поверила? Сразу, в одно мгновение, прочитав эти четыре наспех нацарапанные строчки? Не рассуждала: зачем было Вадиму ехать с ней почти сутки, ждать ее и после всего бежать, оставив эту пошлую записку? Он мог бы расстаться с ней в любой момент, без всяких сложностей, она бы и слова не сказала, тихо и быстро исчезла из его жизни. Он сделал ей предложение. И после этого… Почему ей не пришло в голову, что ситуация складывается дикая, странная, непонятная, что все не так просто и надо если уж не встретиться с Вадимом, то, по крайней мере, написать ему, позвонить…
Если бы Альбина попробовала порассуждать, все могло бы сложиться иначе. Но тогда она не была бы Альбиной. В сущности, она никогда и не верила в свое счастье, она ждала беды каждую минуту своей, неожиданно ставшей такой прекрасной, жизни. Ждала и дождалась. В ней все время жило подспудное чувство вины — когда-то, давным-давно, она предала и себя, и свою будущую любовь, предала не из корысти и не по глупости, предала, спасая самого близкого человека. Но разве это оправдание? Она должна была когда-нибудь заплатить за это предательство. И сейчас приняла свою участь спокойно и с достоинством. В каком-то смысле это было восстановлением гармонии мира, во всяком случае симметрии.