– Да… – на грани слышимости прошептал Рицлер, и он кивнул, поднимаясь и держа руку на весу, чтобы еще больше не пачкать кровью одежду.
– Прекрасно. Подымайся.
Бруно разжал хватку, отпуская переписчика и помогая тому встать на ноги; Курт скептически окинул взглядом покачивающуюся фигуру, в задумчивости кусая губу.
– Руки б ему еще… Господи, ну, не кандалы же с собой постоянно носить…
– Да брось, куда он денется, одноногий? – возразил Бруно, и Курт кивнул.
– И то верно. Кстати, Отто, последнее; еще ты имеешь право на оказание лекарской помощи, которая поможет тебе продержаться до конца грядущего допроса. Советую об этом поразмыслить, пока доберемся до Друденхауса… А теперь – шагом марш.
Райзе Курт увидел, где и всегда – вместе с Ланцем в их общей рабочей комнате – оба сидели каждый за своим столом, обсуждая что-то настолько беззаботно, что в нем проснулась не поддающаяся объяснению злость.
– Бездельничаете? Как всегда, – констатировал Курт, замерев на пороге распахнутой двери; Ланц лениво обернулся, кивнув:
– И тебе добрый день.
– Густав, ты мне нужен, – оборвал он, и Райзе удивленно вскинул брови:
– Что это с тобой, академист? Тебя вдруг повысили? Что-то я не расслышал «пожалуйста».
– Ты мне нужен немедленно, – бросил Курт, разворачиваясь, и, захлопнув дверь, вышел в коридор.
Райзе вышел к нему спустя долгие несколько секунд, все так же лениво и безучастно, однако, увидя порез, наскоро перетянутый случайно найденной тряпкой, остановился, насторожившись:
– Что с рукой?
– В жопу руку, Густав, у меня арестованный истекает кровью, идем. Ты ведь медик, если я ничего не перепутал.
– Знаешь, академист, когда нам говорили, что Конгрегация должна стать ближе к людям, сомневаюсь, что имелся в виду уличный lexicon в употреблении следователей. Но если мы продолжим беседу в твоем неподражаемом духе, я отвечу, что класть я хотел на арестованного, пока не покажешь свою рану.
– Это не рана, Густав, просто порез – по собственной вине, а теперь переставляй копыта пошустрее, будь так любезен, – отозвался он нервно, отвернувшись, и торопливо сбежал по лестнице вниз.
Рицлер, белый, как сама смерть, сидел на полу в подвале, в самом дальнем зарешеченном углу за пока незапертой дверью; Бруно, явно нервничая и не вполне разумея, куда себя деть и как ему до́лжно себя вести, стоял на пороге, заложив руки за спину и прислонясь лопатками к решетке. Райзе явился спустя минуту, и всю эту минуту в подвале царила тишина, нарушаемая лишь всхлипами переписчика, тяжкими вздохами Бруно и скрипом песчинок под подошвами Курта, мерящего шагами пятачок перед распахнутой дверью камеры. Приблизившись к арестованному, старший сослуживец посмотрел придирчиво на всех присутствующих, вздохнул, присев на корточки у ноги Рицлера, и качнул головой: