будет завершить. Так?
Отец Бенедикт сидел молча, сгорбясь, и снова Курт подумал о том, насколько стар его духовный отец, насколько изможден и как близок к отдохновению, от которого уже не восстанет…
– Не понимаю, почему ты, – тихо вздохнул тот, наконец. – Сколько выпускников со способностями – хоть какими-то; а ввязался в это ты, не одаренный ничем, кроме стойкости и интуиции. Почему именно тебя просто-таки выносит на подобные дела?..
– Выходит, я прав? – уточнил Курт едва слышно, и наставник вздохнул снова:
– Господи Иисусе… Ты прав, мальчик мой, почти всецело; не прав лишь в одном – война уже началась. И – да, прав; то, что случилось в Кёльне с твоей подачи, подхлестнуло события… Не пиши никаких добавлений к своим отчетам, – повелел духовник почти шепотом. – Те, кому положено это знать, знают все и без того. Что же до тебя – пойми, почему я по-прежнему настаиваю на том, чтобы следовательскую службу ты отринул. Ты уже дважды перешел им дорогу, и я боюсь за тебя; гибель любого из вас – удар по моему сердцу, а я опасаюсь, что ты… буду говорить открыто… что ты не переживешь этой войны. У тебя нет защиты перед теми, с кем приходится сталкиваться. Да, эта женщина была права: ты сильный. Ты способен выдержать – но лишь немногое. Доведись тебе повстречаться с кем-то схожим в одиночку, без помощи наших одаренных братьев, – и ты…
– Могу погибнуть? – договорил Курт, когда наставник умолк. – Отец, я знаю это. Но разве не для того меня взращивали, чтобы я противостоял подобным людям?
– Аd impossibilia nemo obligatur[214], – возразил отец Бенедикт. – Не я. Для того ли я воспитывал всех вас… растил тебя десять лет, чтобы после потратить еще полчаса на панихиду?
– Мы ведь идеальны для службы в Конгрегации, – заметил Курт негромко. – Выпускники академии. Одинокие, без семьи, родителей, без всего того, что связывает человека с миром. Ведь и потому тоже сама идея святого Макария была так заманчива, разве я не прав?.. Каждый служит самозабвенно, и если один из нас погибнет, о нем некому будет страдать.
– Я страдаю – о каждом, – сухо откликнулся наставник. – У меня больше сотни детей, и несчастье каждого – это мое несчастье.
– Я знаю, отец, – улыбнулся Курт, тут же посерьезнев. – Но службы не оставлю. Разумеется, вы можете своей властью лишить меня моей должности, но я уверен, что вы не поступите так со мной. Я останусь там, где я есть, и пусть все будет, как будет. Кому суждено быть повешенным…
– По меньшей мере, будь осторожен впредь. Я не призываю тебя страшиться каждого куста или в каждом новом расследовании видеть нити большого заговора, однако же – следи за собой. И окружающими. А кому и что суждено… – духовник скосил на него пристальный взгляд, качнув головой, – этого не дано знать никому.