Две уникальные «карусели» распластали свои круглые металлические площадки-планшайбы на половину пролета. Эти круглые площадки были так велики, что рядом с ними выглядела бы игрушкой обычная базарная карусель, давшая название хитроумным станкам.
Ох и сила!
Аня чувствовала себя как в незнакомом лесу, откуда без посторонней помощи не выбраться. Но одно ей было ясно: станков стало меньше, чем до войны, а мощность их намного увеличилась, и новая турбина намного крупнее тех, что изготовлялись когда-либо раньше. Вот и мостовые краны сошлись в вышине над махиной цилиндра низкого давления, уже охваченного стропами и готового в путь — к стенду. Значит, одному крану и не поднять?..
Аня беспомощно огляделась и призналась самой себе: «Боюсь!..»
Чтобы закончить первый, беглый осмотр, она направилась к стенду — металлическому строению с лесенками и перилами, всегда напоминавшему ей палубу корабля. На этом внутрицеховом корабле собирались в одно целое тысячи крупных, мелких и мельчайших деталей, в сложных сочетаниях составляющих турбину — большую, изящную машину, хранящую в своих пока еще неподвижных механизмах огромную рабочую энергию.
Сейчас машины еще не было. Аня разглядела на стенде только нижнюю часть корпуса и мысленно дорисовала всю машину с ее изогнутыми трубами и фигурной крышкой. Воображение воспроизвело турбину исключительной мощи, прекрасную по экономной целесообразности форм.
На стенке, ограждающей стенд, как и прежде, пестрели плакаты и объявления. Аня подошла к доске Почета, и оттуда на нее глянули из-под насупленных бровей зоркие, чуть улыбающиеся глаза, и сморщенные губы, полускрытые пышными усами, словно произнесли:
«А-а, вернулась! Весь свет объехала, а дома, видно, все лучше?» Мастер Клементьев, Ефим Кузьмич, строжайший из строгих, как хорошо, что вы здесь!
А вот еще одно лицо, будто бы и знакомое, только не вспомнить, кто же она, эта немолодая женщина с испуганным лицом и старательно вытаращенными глазами... Ох, ну и портрет! Аня ахнула и рассмеялась, прочитав, что это Екатерина Смолкина, стахановка-многостаночница. Катя Смолкина, громкоголосая и отчаянная, бой-баба, как ее называли в цехе,— как же ты оробела перед фотоаппаратом, и как же ты тут не похожа на себя!
А вот и Коршунов, еще до войны считавшийся лучшим специалистом на точнейших и ответственнейших токарных работах, старый коммунист Коршунов — волосы поседели, морщины углубились, а и сейчас, видно, крепок.
Больше знакомых Аня не нашла, но среди десятков молодых и старых лиц Аню привлекло одно, чем-то особо примечательное. Подпись сообщала, что это лучший токарь завода Яков Андреевич Воробьев. Аня внимательно вглядывалась: прямой нос, крепко сжатые, будто в какой-то строгой решимости, четко очерченные губы; светлые волосы зачесаны назад, но одна прядь так и норовит упасть на лоб. А свежие, умные глаза смотрят перед собой пристально и задумчиво, пожалуй даже ласково. Интересно, каков он в жизни, этот Яков Воробьев? Случайное тут выражение или на этот раз фотоаппарат уловил характер?