— А другие поручения у тебя были? Все удалось сделать? — как бы мимоходом спрашивала она.
— Не могу же я бриться и говорить одновременно.
То, как он сказал это — брюзгливо и раздраженно, — подтвердило подозрения Аллы Глебовны: что-то в Москве произошло неприятное для него, и это неприятное он скрывает.
Любимов заметил настороженный взгляд жены.
— Ну, а здесь какие новости? — беспечным голосом спросил он, и нарочитая его беспечность еще раз подтвердила догадку Аллы Глебовны.
Вздохнув, она начала рассказывать:
— У нас новая жиличка. Приехала хозяйка этой таинственной забронированной комнаты и, представь себе, начала работать в твоем цехе. На вид лет тридцати... Шатенка, худощавая, ростом меньше меня...
— Кем ее назначили, не знаешь?
— Ах, дружочек, не могла же я набрасываться с вопросами. Я старалась быть с нею как можно приветливее, но она, кажется, дичок. Поздоровалась — и за дверь. Надо будет пригласить ее к нам выпить чаю, да?
Оттопырив языком щеку и осторожно водя по ней бритвой, Любимов только помычал в ответ.
— Встретила вчера жену вашего главного инженера. Она говорит, Алексеев очень озабочен. Что-то там поговаривают о досрочном выпуске турбин. Может это быть как ты думаешь?
— Быть не может, а говорить можно все! — с сердцем сказал Любимов.
— Ты в Москве уже слышал эти разговоры? — догадалась Алла Глебовна.
Не отвечая, он протянул руку за полотенцем. Но Алла Глебовна сказала: «Я сама!» — намочила полотенце кипятком, отжала его и ловко наложила на покрасневшее лицо мужа.
— А что министр? — осторожно спросила она.
— Министр тоже не один решает, — мрачно ответил Любимов, пристегивая к рубашке чистый воротничок.
— Может быть, еще обойдется? — как маленькому посулила Алла Глебовна и заправила в карман его пиджака носовой платок. — Ну иди, дружок, раз уж нельзя отдохнуть с дороги. И, главное, не волнуйся.
Выйдя за дверь, Любимов пальцем протолкнул платок в глубину кармашка, чтоб не торчал кокетливый уголок, и поехал на завод, чувствуя, что там ждет его немало трудного, неприятного, и все-таки радуясь возвращению в беспокойную, утомительную, но близкую сердцу жизнь цеха.
Конторка старшего мастера находилась в середине цеха — застекленная дощатая избушка в царстве металла. Когда солнце стояло высоко, оно пробивалось в цех и, отражаясь от блестящих поверхностей и граней отшлифованных деталей, залетало в избушку веселыми зайчиками. Когда шла сварка, ее синеватые зарницы пронизывали конторку насквозь, а скользящие в вышине мостовые краны отбрасывали на ее стекла причудливые движущиеся тени.