Наташу, сильно подросшую за годы войны и лежащую теперь там, внизу, за стеклом, с неестественно вывернутой, залитой кровью шеей, Вера увидела почти сразу.
Она кричала всё сильнее, рвалась внутрь, пыталась разбить стекло, которое никак не разбивалось. Её хватали, пытались успокоить, она вырывалась и опять падала, приникала к окну, билась в истерике на боку развороченного автобуса.
Обрывки чьих-то слов доносились до неё издалека сквозь сдавивший голову тёмный туман.
…это мина, ебёныть, на мине подорвался…
…Боря, где ты, Боренька, Боря!..
… проклятые фрицы оставили…
…не ходи, там, небось, тоже заминировано!..
…отвечай мне, Боря!.. Одна фраза отчего-то запомнилась Вере особо. Высокий мужской голос растерянно повторял:
– Как же так, мы же здесь вчера проезжали, и всё было нормально…
И через паузу опять:
– Как же так, мы тут только вчера ехали…
И снова:
– Как же так?..
В начале августа зарядили долгожданные дожди. По улицам неслись мутные бесконечные пузырящиеся потоки. Было похоже, что природа наконец-то решила ополоснуть, отмыть всю накопившуюся за тяжёлые военные годы грязь.
Надя смотрела в окно, вспоминала ливень, шедший в Дарьино в сорок первом, когда мужчины уходили на фронт. Тогда, наоборот, казалось, что стихия оплакивала уезжавших, будто знала, что люди прощаются навсегда. В том ливне бесследно растворились и Коля, и Миша, и сотни, тысячи, десятки, сотни тысяч других.
Вечером Алёша лежал в кровати, Надя, как обычно, перед тем как он заснет, сидела рядом.
Алёша всё не хотел расстаться с книжкой, он учился читать, жадно, с наслаждением переводил буквенные сочетания в разные интересные звуки.
– Мам, ещё чуть-чуть… – канючил он.
Надя улыбнулась.
– Ну, хорошо, давай.
Алёша радостно перевернул страницу, уткнулся в текст, с трудом стал складывать в буквы. Слова, однако, из этих букв никак не возникали, всё время получалось что-то совсем незнакомое.
– К-р-о-ш-к-а-с-ы-н… – мучался он. – Что это, мам? Кы-ры-ош-кы-а-сы-ын?
Надя не выдержала, расхохоталась.
– Так это же ты – крошка сын! Это про тебя. «Крошка сын к отцу пришёл, и спросила кроха, что такое хорошо и что такое плохо».
– И что такое х-хорошо? – заинтересовался Алёша.
Последствия контузии почти уже не сказывались на его речи, только иногда вдруг чуть-чуть застревало какое-то словечко.
Надя решительно закрыла книжку.
– Хорошо – это когда ты ложишься спать вовремя. Всё, сынок, завтра поговорим. Спокойной ночи! Ложись на бочок! Давай я тебя укрою! Спи!
Она поцеловала ребёнка, укрыла его как следует, заботливо подоткнула лоскутное одеяльце. Потом зажгла настольную лампу, погасила общий свет, уселась за стол.