— Уже интересно! — прищурилась Эльяшева. — Живописуйте и далее. Я слушаю вас, как мед пью.
— Но вот что настораживает нас, мадам… Зачем вы к своей филантропии приобщили и ссыльного? Притом — политического? Хорошо ли это? Здесь мы усматриваем наличие некоторой тенденции в пропаганде… А что вы скажете?
Эльяшева, подумав, сказала:
— Политика в другом! Мне кажется, когда народ сыт, то и бунтовать не станет. А зачем вам нужно обязательно видеть мужиков голодными, если уже нашлась такая дура, как я, которая готова кормить весь уезд бесплатно? Я жду теперь от вас объяснений.
Ротмистр сразу изменил тон:
— Мои объяснения выслушают в Архангельске, в губернском жандармском управлении… Впрочем, спешу заверить, что ваше имя не вызывает в губернии никаких сомнений. Но вот окружение ваше… да! Как вы сами этого не замечаете?
— Если иметь в виду ссыльного господина Земляницына, то один он еще не способен создать для меня «окружения». Я и сама вполне самостоятельна в своих мнениях и влиянию других лиц не подвластна. Мне нравится быть хозяйкой и решать все самой!
— Похвально, мадам! Но вашим помощником в заведении столовой для черни является еще и этот господин… из духовных… как его? Вознесенский, не так ли?
Последними словами жандарм внес в душу женщины тревогу, и эта тревога не ускользнула от ястребиного ока ротмистра.
На этот раз Эльяшева отвечала медленно, процеживая каждое слово:
— Если вы, ротмистр, все уже досконально знаете, то, надеюсь, вам отлично известно и то важное обстоятельство, что господин Вознесенский не ссыльный, а уездный секретарь. Своего рода — местный столп власти!
— Так-то оно так, — согласился ротмистр. — Но вы плохо осведомлены, что этот «столп», как вы о нем изволили выразиться, будучи управляющим винным складом в Шенкурске, расхитил тысячу двести двадцать рублей… с копейками!
— Вознесенский известен тем, что даже взяток не берет; не мог он этого сделать.
— Взяток не берет, мы это знаем. Но он расхитил казенные деньги по акцизу. Он сюда тоже сослан как ненадежный. Будучи же в Архангельске под следствием, этот господин публично, в присутствии чинов полиции, поносил государя императора… за что и сидел восемь месяцев в губернской тюрьме. Вот оно, ваше окружение!
Екатерина Ивановна вконец растерялась:
— В последнее я могу поверить, ибо Аполлон Касьянович человек невоздержанный. Он мог кричать любую глупость на стогнах империи под влиянием делириум тременс, а проще говоря — под влиянием винной горячки. Но я не верю в другое… в растрату!
— Начет по казне с Вознесенского еще не снят, — объяснил Гамсахурдия. — Секретарь до сих пор казне должен… И в любой момент дело можно возобновить, а тогда он пойдет по этапу.