Но вдруг он замолк и не проронил больше ни слова. Откуда-то выползло недоверие, и нашел страх. Разговор закончился, врач внезапно вскочил и вышел из комнаты. Иво все это время думал о Сильве и о камешке, но мундир, где в кармане лежал камешек, разодрала в клочья граната.
В конце февраля его выписали из госпиталя и отправили домой, в отпуск. Повсюду лежал толстым ковром снег. Пути в сторону от шоссе оказались временно непроезжими, и, если ты шел пешком, видно было лишь небо и дорогу, а между ними отдельные вертикали, будто эскизные зарисовки: древесные стволы, оконные переплеты, дверные косяки.
Была уже середина марта, когда он наконец добрался домой. По дороге он еще навестил семью одного камрата, которому не удалось выбраться из Сталинграда. Потом на два дня заехал к родственникам в Оденбург[3]. Они, глядя на Иво, никак не могли забыть про его ногу и о том, что он калека.
К дому он подошел огородами, оставил свои вещи у копны сена и пошел по деревне, не показавшись домашним. На рыночной площади развевался флаг со свастикой, позади школы появился барак, в котором размещались иностранные рабочие. Лужайка за бараком стала, видно, чем-то вроде плаца, где собирались по утрам рабочие, перед тем как их посылали на разные работы: в поле, в лес или еще куда-нибудь. Посреди лужайки стояла мачта, на ней тоже вился флаг со свастикой. Иво понаблюдал за девушками, которые слонялись возле барака; заметив его, они поспешно убежали. Двух он помнил по школе, другие были знакомы по танцам в церковные праздники и перед работой в поле, но они его не узнали. Иво стоял, опираясь на палку, и глядел им вслед, как они бежали вдоль улицы и друг за другом скрылись в каком-то доме. Потом он увидел, как спускается с пригорка груженная дровами повозка, а со стороны деревни подъезжает телега. Когда обе они скрылись, он отправился в цыганское селенье. Снег на дорогах был бурый, потемневший, Иво пришло в голову, что только он начнет таять, спокойствию в деревне придет конец. Небо заполнил фён, теплый сухой ветер, Сильве постараться бы убраться в Венгрию или даже подальше, на родину ее прадедов, в Румынию, где они чувствовали себя дома. Добравшись до селенья, он увидел, что дома в нем брошены и разрушены. А чего он ждал, спросила его старая Ага, ведь война, война и война, везде: внутри и вовне война. У нее в завернутом подоле передника лежали латунная чашка и ложка, должно быть, она нашла их в развалинах. Иво перелез через поваленный забор и пошел к другим домам, они были покинутыми, как и дом Сильвиной семьи. На взрыхленной земле, перемешанной с тающим снегом, остались свежие следы. Видать, подожгли. Везде лежал еще не развеянный ветром пепел, и сажа на стенах еще липла.