Мадемуазель Огюстен открыла от изумления рот, увидев, сколько спиртного налил ее отец в стакан Шомона. Однако кресло продолжало равномерно покачиваться. Тикали часы, кресло-качалка скрипела. Наверное, теперь навек эта комната будет у меня ассоциироваться с запахом отварного картофеля. Мадемуазель Огюстен ничего не спросила, но было заметно, как она напряглась, и ее пальцы лишь механически продолжали работать. Полосатая блузка, которую она чинила, казалось, была центром сосредоточения готовой к взрыву энергии.
Потягивая свой коньяк, я обратил внимание на то, что Шомон не сводит с девицы взгляда. Несколько раз ее отец принимался говорить, но никто не поддерживал беседы, и старик умолкал.
Наконец в комнату вернулся Бенколен.
— Мадемуазель, — начал он, — я хотел бы вас спросить…
— Мари, — вмешался отец; в его визге слышалось отчаяние, — я не мог тебе сказать! Это убийство. Это…
— Пожалуйста, помолчите, — остановил его Бенколен. — Я хотел спросить мадемуазель, когда она сегодня поздним вечером включала свет в музее.
Она не стала валять дурака и переспрашивать. Спокойно, недрогнувшей рукой мадемуазель Огюстен отложила рукоделие и ответила:
— Вскоре после того как папа ушел на встречу с вами.
— Какие именно лампы вы включали?
— Я осветила главный грот и лестницу в подвал.
— Зачем вы это сделали?
Она без всякого интереса, безмятежно подняла глаза на сыщика.
— Мне показалось, что по музею кто-то расхаживает, так что с моей стороны это был естественный шаг.
— Похоже, вы не принадлежите к числу нервных особ?
— Нет. — Ни улыбки, ни даже намека на нее. Из короткого ответа было ясно, что всякого рода нервозность заслуживает лишь презрения.
— Вы входили в музей, чтобы проверить свои подозрения?
— Да, входила. — Но поскольку сыщик продолжал смотреть на нее, вопросительно подняв брови, мадемуазель была вынуждена сообщить некоторые подробности. — Я осмотрела главный грот — шум, как мне казалось, доносился оттуда. Видимо, я ошибалась — там было пусто.
— Вы спускались вниз?
— Нет.
— Сколько времени горели лампы?
— Точно не скажу. Наверное, минут пять. Может, чуть дольше. А теперь объясните мне, — резко сказала она, приподнявшись в кресле, — что это за болтовня об убийстве?
Бенколен ответил, медленно цедя слова:
— Убита девушка, некая мадемуазель Мартель. Ее тело было положено в руки Сатира у поворота лестницы…
Старик Огюстен потянул Бенколена за рукав. Плешивый череп с двумя нелепыми пучками седых волос был нацелен на сыщика. Казалось, старец готовился его забодать. Покрасневшие глаза то расширялись, то сужались.