В начале шестого комиссар покинул редакцию. Мог бы воспользоваться такси, благо оно как раз высадило пассажира у подъезда, но предпочел пройтись. Он чувствовал странное облегчение, словно из какого-то жизненно важного органа извлекли инородное тело, не дававшее покоя, как кость в горле, как гвоздь в желудке, как соринка в глазу. Завтра все карты будут выложены на стол, кончится игра в прятки, потому что он ни секунды не сомневался, что министр, если письмо все же напечатают – а если даже и нет, ему все равно сообщат – поймет немедля, на кого наставлен перст указующий и обвиняющий. Воображение рванулось было дальше, успело даже сделать первый и вселяющий тревогу шаг, но комиссар придержал его за шиворот: Сегодня – это сегодня, а как там завтра – видно будет. Он решил вернуться в провидение, потому что ноги вдруг отяжелели, а нервы одрябли, как резинки, которые слишком долго и слишком сильно натягивали, да и вообще он ощущал настоятельную необходимость закрыть глаза и поспать. Остановлю первое же такси, подумал комиссар. Но пришлось прошагать еще порядочно, свободных не попадалось, одно даже не остановилось, не заметив призывно машущей руки, и вот наконец, когда он уже еле волочил ноги, спасательный бот подобрал терпящего бедствие и уже готового идти ко дну комиссара. Лифт милосердно вознес его на четырнадцатый этаж, дверь уступила не противясь, диван принял как родного, и через несколько минут комиссар, вытянув ноги, спал крепко и глубоко или – сном праведника, как принято было говорить в ту пору, когда верилось, что эта категория еще не вывелась. И, как в утробе матери пригревшись в уюте и тепле компании провидение, страховки и перестраховки, чье спокойствие достойно имен и понятий, ему присвоенных, комиссар в добрый час этот самый добрый час и проспал, а по истечении его пробудился, как ему, по крайней мере, показалось, освеженным и полным сил. Потянулся и почувствовал во внутреннем кармане второе письмо – то самое, что не пришлось вручить адресату. Не совершил ли я ошибку, поставив все на одну лошадь, подумал он, но тотчас сообразил, что не выдержал бы двух таких бесед, превыше сил человеческих было бы идти из одной редакции в другую и там вести тот же самый разговор, причем убедительность явно пострадала бы от повторения. Ладно, решил комиссар, как будет, так и будет, а от добра добра не ищут. Войдя в гостиную, обнаружил помаргивание лампочки на телефоне. Кто-то звонил и оставил сообщение – после длинного сигнала, разумеется. Комиссар нажал кнопку и услышал вначале голос дежурной на коммутаторе, а потом – начальника полиции: Имейте в виду, что завтра в девять ноль-ноль, повторяю, в девять, а не в двадцать один час, на кпп север-шесть вас будут ждать инспектор и агент второго класса, работавшие с вами, и еще обязан сказать вам, что помимо того, что задание провалено из-за технической неграмотности ответственного исполнителя, ваше дальнейшее пребывание в столице министр внутренних дел и я сам признали нецелесообразным, остается добавить, что инспектору и агенту официально поручено доставить вас ко мне и в случае сопротивления разрешено применить силу. Комиссар долго и пристально глядел на телефон, а потом медленно, с видом человека, который прощается с тем, кто уже далеко, протянул руку и нажал кнопку. Потом пошел на кухню, достал из кармана конверт, смочил его спиртом, сложил так, что получилась перевернутая буква V, бросил в раковину и поджег и смыл пепел струей воды из-под крана. Сделав это, вернулся в гостиную, зажег весь свет и взялся за чтение газет, особое внимание уделяя той, которой – ну, или владельцам которой – вверил свою судьбу. Когда настало время, прошел на кухню, открыл холодильник и стал соображать, можно ли из того, что там имелось, приготовить подобие ужина, но вскоре отступился, ибо напрашивающееся определение