К последней неделе марта шотландцы были заперты в стенах укреплений, и преподобный мистер Борланд отмечал в своем дневнике за 28 и 29 марта: «Испанцы близко. Иные из их мушкетеров показываются на опушке леса, окружающего наш форт, и два последних дня обстреливают форт, так что пули пролетают над нашими головами… Они отрезали нас от источника воды… так что нашим несчастным отчаявшимся людям пришлось копать колодцы внутри форта, а вода в них солоноватая и нездоровая. Это для наших людей наиболее мучительно и пагубно, особенно учитывая, насколько стара и испорчена наша провизия. Что же до иных напитков, в которых нуждаются больные и умирающие, у нас их мало или нет вовсе, как и других средств, которые могли бы помочь или облегчить страдания, и более того, запас лекарств у врача на исходе, а наш форт воистину подобен госпиталю, полному больных и умирающих».
Болезни и отчаяние внутри, испанские пушки снаружи — Каледония была обречена. К концу месяца, через семь недель после того, как прибыл и вдохнул в колонию крошечную искру бодрости Кэмпбелл, Каледония уже не в силах была держаться. Чем дожидаться, пока войско Пимиенты разрушит стены и разорит селение, шотландцы предпочли сдачу на почетных условиях. Пимиента, обеспокоенный приближением дождливого сезона и постепенным упадком духа своих отрядов в столь тяжелых условиях, с радостью согласился. Договор о капитуляции был составлен на латыни, чтобы его могли в точности понимать обе стороны, и торжественно подписан под проливным дождем в полдень 31 марта 1700 года. Пимиента давал шотландцам две недели, чтобы погрузиться на суда и подготовиться к отходу. Затем, при первом попутном ветре, те должны были отплыть и не возвращаться. Таков был официальный конец антильской авантюры.
Каледонцы потратили десять дней, чтобы собрать больных и измученных людей на суда, и 12 апреля испанцы отбуксировали некогда гордые корабли компании, не способные уже верповаться самостоятельно, к выходу из гавани. На следующий день восточный ветер унес шотландцев от берегов Дарьена.
Судьба второго флота еще более горестна, чем беды, сопровождавшие отступление первой экспедиции. «Несчастные больные люди, — записывал Борланд, — размещались в ужасной тесноте, особенно на „Райзинг сан“, словно свиньи в хлеву или овцы в загоне, так что заражали и отравляли друг друга своим дыханием и гнилостным запахом. И нечем было помочь и утешить больных и умирающих; лучшее, что было, — гнилые ячменные лепешки и вода, что не улучшало состояния больных». В таких условиях беглецы неизбежно мерли как мухи. На борту «Райзинг сан» обычным делом стало хоронить каждое утро по восемь человек, не говоря об умерших на других кораблях. На одном судне открылась такая течь, что его капитан не стал и пытаться продержаться до Ямайки, а прямо повернул к Картахене, где отдался на милость испанцев. Другое судно потерпело крушение у берегов Кубы, погубив множество людей, и, хотя два меньших суденышка сумели доковылять до Шотландии, самая страшная трагедия поразила «Райзинг сан» и корабль сопровождения «Герцог Гамильтон». У побережья Каролины их накрыл ураган. «Герцог Гамильтон» успел укрыться в мнимой безопасности Чарльстонской гавани, но все же пошел на дно, а «Райзинг сан» затонул со всеми людьми в открытом море.