Проигравшие стояли у двери.
— Мы сыграем еще круг, — сказал брюнет, загораживая выход.
— Так не пойдет, сосед, — блеял худощавый. — Это исключено, сэр.
— Нам не в чем упрекать друг друга, — сказал Штайнер. — Война есть война. Когда-нибудь нужно и проиграть.
— Только не нам, — сказал брюнет. — Мы сыграем еще круг.
— Или вы отдадите нам все, что выиграли, — добавил толстяк.
Штайнер покачал головой.
— Мы честно играли, — сказал он с иронической улыбкой. — Вы знали, что вам нужно, а я знал — что мне. Спокойной ночи!
Он попытался пройти между брюнетом и худощавым. При этом он дотронулся до мышц брюнета.
В эту минуту подошел хозяин.
— Никакого скандала в моем заведении, господа!
— Я тоже не хочу скандала, — сказал Штайнер. — Я хочу пройти.
— Выйдем вместе, — сказал брюнет.
Худощавый и брюнет пошли впереди, за ними — Штайнер, а последним — толстяк. Штайнер уже знал, что опасен только брюнет. Пропустив вперед брюнета, они допустили ошибку. Когда тот проходил в дверь, Штайнер быстро отступил назад, заехал, словно молотом, толстяку в брюхо и нанес брюнету удар кулаком по затылку с такой силой, что тот полетел вниз по ступенькам и сбил худощавого. Одним прыжком Штайнер выскочил на улицу и помчался по ней, прежде чем те успели прийти в себя. Он знал, что для него это был единственный выход, так как на улице один против троих он бы не смог ничего сделать. Он услышал крики и, не прекращая бега, обернулся — за ним никто не гнался. Они были слишком ошарашены.
Штайнер сбавил шаг и вскоре достиг оживленных улиц. Перед зеркалом магазина мод он остановился и посмотрел на себя. Шулер и обманщик, подумал он. Но зато половина паспорта в кармане… Он кивнул своему отражению и пошел дальше.
Керн сидел на стене старого еврейского кладбища и при свете уличных фонарей пересчитывал свои деньги. Он целый день торговал в районе Хейлигенкройцберг. Это был бедный квартал, но Керн знал, что нищета милосердна и не взывает к полиции. Он заработал тридцать восемь крон. День выдался удачный.
Керн сунул деньги в карман и попытался разобрать надпись на старом надгробном камне, который наклонился к самой стене. — Рабби Израиль Лев, — сказал он потом, — умер в незапамятные времена, был наверняка высокообразованным, — теперь горстка земли и костей… Как ты думаешь, что мне теперь делать? Идти домой, ограничиться этим, или попытаться еще спекульнуть и довести заработок до пятидесяти крон?
Он вытащил монету в пять франков.
— Тебе это довольно безразлично, старина, а? Ну, тогда дело решит случай, ведь судьба эмигранта — это цепь случайностей. Решка — больше не торгую; орел — продолжаю торговлю.