— Духи хорошие. — Она прижалась к нему. — Лучше, чем вода для волос, которую притащил сегодня старый еврей.
Антон подтянул штаны.
— Ну, и надушись вечером, тогда в кровати у меня будет графиня. Там есть еще мясо?
Керн стоял на улице.
— Рабби Израиль Лев, — горестно произнес он, повернувшись в сторону кладбища. — Меня обчистили. Сорок крон! А с куском мыла даже сорок три. Это двадцать четыре кроны чистого убытка.
Он вернулся в отель.
— Меня никто не спрашивал? — спросил он у портье.
Тот покачал головой.
— Никто.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно. Даже президент Чехословакии вами не интересовался.
— Ну, того я и не жду, — ответил Керн.
Он поднялся по лестнице. Странно, что отец не давал о себе знать. Может, его, действительно, не было в Праге? А может, его схватила полиция? Он решил выждать еще денька два-три, а потом снова наведаться к фрау Ековской.
Наверху, в своей комнате, он встретил мужчину, который кричал ночью. Его звали Рабе. Он как раз собирался лечь спать.
— Вы уже ложитесь? — удивился Керн. — Еще нет и девяти.
Рабе кивнул.
— Для меня это самое разумное. Сейчас я смогу поспать до двенадцати. В двенадцать я всегда просыпаюсь. Они обычно приходили в полночь. К тем, кто сидел в карцере. Поэтому с двенадцати я сижу часика два у окна. После этого принимаю снотворное. Таким образом и выхожу из положения.
Он поставил у своей кровати стакан с водой.
— Знаете, что успокаивает меня больше всего, когда я ночами сижу у окна? Стихи. Я их декламирую. Старые стихи школьных времен.
— Стихи? — удивленно переспросил Керн.
— Да. Совсем простые. Например, те, что поют детям перед сном:
Я устал и лягу спать,
Уложи меня в кровать!
Пусть, отец, взор строгий твой
Охраняет мой покой!
Нашалил сегодня я,
Боже, не ругай меня!
Кровь Христа, дары твои
Да искупят все грехи.
Он стоял в полутемной комнате в белом нижнем белье, словно усталый приветливый призрак, и читал стихи — медленно, монотонно, глядя погасшими глазами в ночь за окном.
— Стихи меня успокаивают, — сказал он и улыбнулся. — Я не знаю, почему, но они меня успокаивают.
— Может быть, — ответил Керн.
— Это кажется невероятным, но они действительно успокаивают. После них я чувствую себя спокойно и мне кажется, будто я — дома.
На душе у Керна стало нехорошо. Он почувствовал, как по коже забегали мурашки.
— Я не знаю стихов наизусть, — сказал он. — Я все забыл. Мне кажется, что прошла целая вечность с тех пор, как я учился в школе.
— Я их тоже забыл. А теперь, внезапно, все вспомнил.
Керн кивнул. Затем он поднялся. Он хотел уйти из комнаты. Пусть Рабе поспит.